…Она, в сущности, была диссиденткой не политической, а нравственной, то есть просто жила не по лжи… У неё был крупный человеческий характер – добрый и сильный. Она и в Штутгарте, пробив журнал «Родная речь», оказалась воительницей за чужие стихи… Я был счастлив, когда она попросила меня написать одноименное стихотворение для этого журнала… Зависть, самопробивательство, заносчивость – все эти уродливые свойства многих людей, мнящих себя интеллигентами, были ей неведомы, как язык мокриц и слизней…
Евгений Евтушенко
Перелистала номера журнала за шесть с половиной лет – об Ольге Юрьевне Бешенковской написано немало. Каждый год в июле и сентябре – в обязательном порядке. Через пару месяцев придёт десятый сентябрь без неё…
Подсказал один умный человек, что некоторые люди осуждают моё решение сделать профиль Ольги Бешенковской частью логотипа «Русского Штутгарта». Посмеялась. Её образ – неотъемлемая часть истории русской литературы, своё имя она сама вписала в эту историю, и логотип РШ – только капля в море благодарности и восхищения, которые испытывают многие тысячи её читателей.
О том, как жилось в нашем городе Поэту, Ольга Бешенковская написала сама в своих произведениях «Дневник сердитого эмигранта» и «Травля», тексты без труда можно найти в Интернете. Почитайте – вы встретите много знакомых имён, «замечательные» качества обладателей которых раскроются вам в новом свете.
Моё имя тоже упоминается во второй из этих книг в связи с деятельностью одного штутгартского энтузиаста:
…Ирина Духанова, редактор газеты «Вести», которую начало выпускать бюро путешествий Цекели, выслушав его пару раз и просмотрев предложенные им самим – в качестве альтернативы к моим – материалы, популярно и, в отличие от меня, не слишком цацкаясь, объяснила «хорошому еврею», что он графоман… А неведомая ей Бешенковская – поэт и литератор в каждом своём слове… «Да Вы её еще не знаете!..» «Как это не знаю? Писатель – это его тексты. Мне достаточно было прочесть одно её стихотворение…»
Штутгартцы должны быть благодарны Наталье Цекели и Леониду Карасику за то, что в 2002 году в одном из номеров «Новостей Баден-Вюртемберга» они почти на каждой странице разместили по стихотворению Бешенковской, и любой искушённый читатель безошибочно смог опознать руку большого мастера. Так русскоязычному Штутгарту была сделана мощная прививка против шипения всех, кто тайно или явно участвовал в травле Поэта.
В этом номере вы найдёте то, что писала сама Бешенковская, и то, что писали и пишут о ней. Ниже привожу выдержки из того, что мною написано о ней в разные годы.
* * *
Мы помним её доброй и деятельной, отзывчивой на всякую чужую заботу, готовую помогать всем, чья душа потянулась к поэтическому слову. В нашем городе она проводила встречи и вечера поэзии, заваривала чай для своих гостей, беседовала с теми, кому требовалась её поддержка. И вот уже который год невозможно смириться с чудовищной несправедливостью: почему лучшие уходят так рано?
* * *
17 июля – день рождения Ольги Бешенковской. Я писала о ней все последние годы, как только появлялась возможность, а уж в июле и сентябре и предлога придумывать не нужно.
Сейчас мне придётся сказать что-то горькое.
Когда Ольга Юрьевна была жива, многие считали своим долгом поучаствовать в её травле – в неё активно включились и относительно известные в городе личности, и шипящие по углам безликие кумушки. Всем этим бесчестным процессом как будто руководил незримый кукловод, дёргал за верёвочки-ниточки из своего тёмного закутка… «А мы договорились, а мы решили…» Они договорились не покупать её книги, не приходить на её вечера, не читать её статей. Всё получилось по известной песенке Окуджавы о дураках, которые любят собираться в стаи…
Теперь вопрос мужчинам, или тем, кто себя ими считает: если вы участвовали в травле женщины-Поэта, то какова ваша цена? Напишет ли кто-нибудь о вас доброе слово, когда вас не станет, как пишут и пишут о ней? И вообще – вот вам снова мой любимый Окуджава, несколько мной подкорректированный:
Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной и напрасной,
но вот о чем я сокрушаюсь иногда:
ведь что вы сами, господа, в сравненье с дамой той прекрасной,
и ваша жизнь, и ваши дамы, господа?..
* * *
…Уж не вспомню, кто из нас первым упомянул имя Ольги Юрьевны Бешенковской, а вот характеристику, которую дал мой собеседник самой знаменитой среди наших соотечественников жительнице Штутгарта, помню хорошо, потому что слышать подобное пришлось не в первый раз: «О, это была такая злая женщина, она ненавидела евреев и даже книгу об этом написала!» Сдержав негодование, я постаралась спокойно спросить: «А вы эту книгу читали?» Несмотря на совершенную глупость, которую только что сморозил, мой собеседник оказался умным человеком, он задумался, потом засмеялся и ответил: «Не читал! Получается, как в советские времена в письмах колхозников: мы, конечно, не читали, но решительно осуждаем…»
…Так вот, не думаете ли вы, что заключительная часть стихотворения Лермонтова «На смерть поэта» была обращена к каким-то исключительно кровожадным негодяям? Если думаете так, то ошибаетесь. Все эти «Свободы, Гения и Славы палачи» были самыми обыкновенными законопослушными гражданами. Как и те, что выгнали Данте из родного города, и те, что травили Рембо, и те, что унижали Цветаеву, и те, что возмущались на газетных страницах «предательством» Пастернака… Список велик, вы можете продолжить его сотнями примеров. И велика сила толпы. Найдём ли мы мужество отказаться от участия в травле пишущего человека, какими бы обидными ни казались нам его произведения, скажем ли мы решительно: «В такого рода вопросах всех рассудить может только Время. А я не палач Свободы, Гения и Славы и никогда им не буду!»?
Ирина Духанова
Игорь Смирнов-Охтин
Вспоминая Ольгу Бешенковскую
(в сокращении)
Бешенковская Ольга Юрьевна от молодых своих лет высказывала суждения независимые даже от мнения друзей – а это очень сложно, быть независимым от мнения круга общения. Она не имела такого свойства таить свой взгляд на жизнь, на всякий предмет нашей жизни, на всякое обстоятельство.
Приехав в Германию и оглядевшись, и поварившись три года в иммигрантской общаге, и помыкавшись в немецких «амтах», то бишь с немецкой бюрократией, и насладившись общением с отдельными представителями «мы – советский народ», Оля написала документальную повесть под названием: «Viehwasen, 22 История с географией или ДНЕВНИК СЕРДИТОГО ЭМИГРАНТА»…
…Оля уехала в Германию в 1992 году. Перед отъездом состоялся её прощальный литературный вечер. В двух отделениях. В первом – она, во втором – её литературные ученики. Три петербургские газеты, как написала потом Оля, «…вдруг дружно проснулись и пожелали доброго пути ещё одной поэтессе, впервые назвав её известной».
«Мне кажется, что я и в самом деле хорошая, – писала о себе Бешенковская. – Но отнюдь не потому, что формально состою членом нескольких престижных творческих Союзов в России и в Германии, и не потому, что вышли уже десять моих поэтических и прозаических книжек, на русском и на немецком языках, а публикации в периодических изданиях перевалили за тысячу. И даже не потому, что издаю при каждой возможности своих коллег, составляю сборники, альманахи и антологии. Всего этого могло бы не быть, и до 1985 года казалось: не будет…
Я, наверное, всё-таки хорошая, потому что в детстве однажды бросилась на рельсы перед разгоряченным, красным лицом трамвая, спасая бездомную собаку. И с тех пор всегда поступала так не раздумывая. Всю свою жизнь я пыталась заслонить тех, кого линчует толпа. И тогда толпа принималась уже за меня…»
Через восемь лет поехал в Германию и я…
– Игорь, приезжай на недельку… Вдоволь наговоримся.
Приехал в Штутгарт. Добрался до её квартиры. Уселись друг против друга. Сладкую болтовню запивали горьковатым пивом.
– А хочешь почитать мою повесть? Документальную. На неё уже острая реакция…
Я уселся на её балконе и принялся читать. Повесть была большая, в трёх журнальных номерах. Чтения хватило на несколько дней.
Повесть начиналась фразой, точнее – абзацем, который круто изменил жизнь Оли Бешенковской в Германии.
«Господи, как я ненавижу людей! Особенно немцев и евреев. Нет, всё-таки евреев и немцев… Впрочем, и русские с их хитрожопыми лицами были не лучше. Но евреи и немцы…»
Что же случилось потом, что могло случиться такое, чтобы круто изменить жизнь поэта?
Прозорливый читатель, вероятно, догадался, что началась некая кампания. Началась охота за ведьмой. Именно так! Началось то, что будет потом названо «травлей». Для организации всякой травли нужна организация. Была организация, была. Создалась. Содеялась. Собралась. Группа волонтёров. С интересами в травле разнообразнейшими. От дремучего средневекового сектантства с его, хотя и бескорыстной, но зоологической злобой, до интриганов корыстных – издателей журналов, которым ошельмовать конкурирующего редактора – нормальный бизнес. Но это – полярные субъекты. А самое боевитое подразделение – между полями. Вчерашние мелкие партийные функционеры типа секретарей цеховых парткомов, которые в антисемитском государстве не только пытались компенсировать свой национальный «дефект» партийными билетами и мелкими партийными должностями (на крупные не пускали), но выслуживаясь перед властью, принюхиваясь и выискивая душок сионизма, по полной программе гнобили других евреев – своих соплеменников. Теперь, в новых палестинах, эти вчерашние «выкресты», заделавшись праведными и правильными иудаистами охотятся в Германии за новой дичью – антисемитизмом.
Как же проходила эта травля? А очень разнообразно. Помимо публикаций всякого рода и уровня, велась большая организационная работа по срыву литературных вечеров Бешенковской, делались попытки оборвать человеческие и литературные связи поэта (нажимы в доверительных беседах, с миленькими угрозами, дескать, тогда и с вами никто дела иметь не будет), телефонные звонки и письма, в том числе и подмётные, в газеты и журналы, которые печатали Бешенковскую, в том числе и выходящие в России. Донос в Центральный раввинат о том, что «некая такая», приехавшая по еврейской халяве, напечатала антисемитское произведение. Облыжные доносы в финансовое немецкое ведомство. Анонимные вложения (листовки) в эмигрантские газеты. А ещё время от времени изменённые, как в дурных детективах, голоса смачно матерились в телефонном аппарате Оли, и однажды прозвучала угроза, что на нее должна наехать машина. А когда «…в тихом бюргерском мире вспыхнула эпидемия паники, связанной с порошком сибирской язвы, я – один за другим – получила два конверта с белой порошковой массой в голубых точечках (наверняка, стиральный порошок. – И.С.О.) и трусливой запиской – печатными буквами – «Смерть врагам еврейского народа». – Это цитата из воспоминания Бешенковской.
Теперь настало время ответить на вопрос, который уже созрел у читателя, не знакомого ни с поэтом Бешенковской, ни с ее документальной повестью: «За что ее так? Всякая травля, конечно, – мерзость, но что за «повествование»? Действительно ли антисемитское?» И тут правильнее мне будет заткнуться и отдать повесть на рецензию другим.
Писатель и литературовед И. Порудоминский (Кёльн):
«Читал Ваше повествование и радовался его силе, неожиданности, точности (…) вот прочитал ещё раз (в «Октябре») и снова был захвачен энергией и пластикой Вашего слова. Хорошо, что Вы (и как Вы) написали это. Всего Вам доброго».
Писатель Андрей Кучаев (Мюльхайм):
«Ваша вещь – хороша, тонка, искренна, это почти новый жанр. Мне больно слышать Вашу правоту уже в прочитанных «откликах»… судят безвкусно, безграмотно, а в голове только одно: конкурентный зуд, «борьба» за место под здешним маленьким солнцем…»
Писатель из Петербурга Михаил Городинский (Аахен):
«Мне читать было интересно от начала до конца, несмотря на прилипавшее по мере продвижения чувство, или, может быть, благодаря ему: тебя делают свидетелем, ты слышишь и видишь то, что сам почему-то тщательно прятал, прячешь – в подушку, в стакан, в дневник, в частный разговор, в молчание наконец…»
Художник и прозаик Ю. Лейдман (Бохум):
«Прочел Ваш «Дневник сердитого эмигранта». Смеялся так, что стены содрогались и окна звенели. Так «гогочут» у Репина «Запорожцы»… Представляю, что многие Вас не поймут или не захотят понять. Дураки и идиоты будут неистовать, вопить и размазывать сопли на своем безличии. Этот глупый и ничему не научившийся мир творит похвалу только глупости. Вы – «за всех – противу всех». Мне нравится многосложность и резкость Вашего характера, которые связаны с честью и достоинством. Вы не только лирик, но и гневный яркий сатирик, У Вас есть слух на будущее… Вы справедливо бичуете евреев, русских, немцев, бичуете с талантом классического сатирика… Читая, видимо, кем-то организованные нападки на Вас, заклинаю: признак таланта и знаменитости художника, а потом – его общепризнанности заключаются не в количестве, а в качестве признания. Спасибо Вам за всё».
«Именно лиричность повести, определённая тем, что автор – поэт и по литературному опыту и по жизни, делает ее Литературой. Лиричность повести не только в страстных, личных, иногда интимных стихах, вписанных в прозу. Лиричность повести в стиле изложения событий, личных переживаний, даже в самых ядовитых высказываниях. (…) Поэт не против толпы. Он над ней. Он над толпой евреев, немцев, эмигрантов, профессоров из Москвы и черновицких торговцев. Он не против евреев и не за немцев. Он против тех, кто в родной речи называется хлёстким словом «чернь». Он не за тех, кто с умным видом рассуждает про «трактовку парадигмы у Кафки», а потом обманывает гадко и мелочно. Он симпатизирует людям независимо от их национальной принадлежности, образования и происхождения. Он за тех, кто по духу своему не принадлежит к толпе (отличаться от толпы ростом, носом или родным языком не обязательно)» – Николай Михайлов, он же Костик, один из персонажей повести.
«…Вашу повесть мама «пустила по рукам». Приличная публика смеется от души. Многие задеты из-за принадлежности к «нелюбимому» народу. (Пишу, зная вас, это прилагательное в кавычках…) Но «сердцу не прикажешь» и невозможно обязать автора литературного произведения горячо и самозабвенно любить своих героев. Тем более, таких… Я не думаю, чтобы Салтыков-Щедрин или Гоголь пылали страстью к своим персонажам. Но последние не стали от этого менее правдоподобными»
– З. Гдалевич, (Франкфурт-на-Майне)
«Прочитала книгу, многое вспомнилось. Много было тяжелого, необъяснимого. Всё! Казалось, жизнь закончилась. Хорошее всё уже позади (…) Теперь, оглядываясь назад, когда всё позади, смеюсь, читая грустную, очень грустную остроумную историю, написанную добрым, совсем не сердитым человеком, которого я узнала и полюбила за эти годы…»
– Н. Линде (Штутгарт)
«…Эту прозу не проглотить зараз. Перечитывать фрагменты – удовольствие. Такой афористичной прозы не читал много лет. Не у кого. О чем ее проза? О евреях и немцах? Увольте! Вообще совсем не о них. И ее душевную возмущенность понимаю с другой, изнаночной стороны. (…) Ее протест – против затаскивания в узкий коридор еврейства без ее воли – там на родине. Ее протест – против неизбежности считаться немкой, иначе будет не так, как у всех, а это – такое же гетто. Протест против любого загона, любой ограды, пощелкивания кнутом да еще с собаками по бокам. Кому понравится? А поди же, нравится многим. Я знаю одного моего «единоплеменника», живет в Германии восемь лет, насобачился по-немецки и даже со мной, знающим его более тридцати лет, говорит на этом языке. И всё же прекрасно понял меня, когда я его по-русски… Память же какая!» – Владлен Таран (Берлин)
…Пожалуй, хватит. Потому что, если кто-то пожелает сформировать свое мнение о повести, журнал «Октябрь», перепечатавший ее, раздобыть не так уж сложно.
…Я намеренно не инкрустировал текст стихами Оли, но завершу отрывком из письма Ефима Эткинда:
«Ваше мощное соединение современности речи, сегодняшнего мышления и видение мира с античной образностью и перифразами классицизма, Ваше слияние отвращения и любви, духовного и отвратительно-материального, строгого и распущенного меня покорило: Вы оказались близко от того, чьей фамилии избегли и о ком Вы так хорошо написали: «Святой Иосиф продан, как в Египет, в Америку. Не раб — наоборот: Он фараон, его ласкает Муза…(…) Спасибо еще раз за прекрасные стихи.
Преданный Вам Е. Эткинд»
…и отрывком стихотворения Юлиана Фрумкина-Рыбакова, посвященного Ольге Бешенковской:
Как крупно легли в твою жизнь и судьбу
ахматовский профиль и челка на лбу,
и горечь полыни…
И хрупкость твоя. И блаженство пера.
Все наши дожди и все наши ветра –
как справиться с ними?
А просто писать, и писать, и писать
Всё то, что успеем, в простую тетрадь
За пару копеек.
А Время, оно повернёт этот пласт,
А Время найдёт, и прочтёт, и издаст –
оно так умеет.
Тамара Жирмунская
С большой буквы
(в сокращении)
О том, что в Питере живёт и пишет необыкновенные стихи Ольга Бешенковская, я узнала из антологии «Строфы века», составленной Евгением Евтушенко… Сразу попавшие в разряд антологических, стихи петербурженки сказали о том, что зазвучал сильный, страстный, безоглядный голос. Но познакомилась я с Ольгой только в Германии. Несколько пересечений, несколько телефонных разговоров. Обмен своими книгами…
И вдруг удар: Ольга Бешенковская неизлечимо больна…
31-го августа 2006 года мне позвонил из Штутгарта Олин муж Алексей. И сразу взяла трубку она… Торопливо (боясь не успеть) попросила разрешения прислать мне её роман в стихах «Призвание в любви».
…Человека одарили свыше: он родился с призванием любить. Любить несмотря ни на что. Это она, конечно, о себе написала. Лирик без дара любви – не поэт, а стихоплёт. Даже если поэт в ярости, ибо то, что выпало ему и многим другим на долю, унизительно, подчас бесчеловечно, – без любви он, как самолет без керосина: не оторвется от земли, не полетит.
… У неё просто не было сил вычитать роман. Я дала слово, что вычитаю так быстро, как только смогу. Через четыре дня её не стало.
…«Призвание в любви» писала не очень счастливая женщина. Всё, вроде, было как у людей: послевоенный Ленинград, с трудом отогревшийся после блокады, ждановских наездов на культуру и других бед. Любящие друг друга и своё единственное чадо интеллигентные родители. Клуб юных поэтов при Дворце пионеров (а где же ещё?). Ранняя публикация – в 7-м классе! Побег идейной идеалистки «с неряшливо закрученными косичками»… на Кубу – участвовать в революции. И неизбежная поимка «зайца» в московском поезде милиционером. Универ… А потом заклинило. Виной ли пятый пункт? Неуживчивый характер? Доходящая до абсурда прямота и принципиальность? Наверно, и то, и другое, и третье. Выпертая из газетки «Знамя прогресса», где в одной каморке на пятерых творил рядом с ней и Сергей Довлатов, Оля работала истопником. Правда, кочегарила в доме, где когда-то жил Мандельштам, о чём есть удостоверение в стихах. Но кто же, кроме неё и нескольких чудаков из окружения, знал про Мандельштама? И что это меняет?..
В любимом городе долго не находилось для неё ниши, или попросту приличного рабочего места. А ведь рос сын. Старели родители. Надо было зарабатывать на жизнь. «Имей я тогда хоть какие-то деньги, ну, хоть на хлеб…» – не жалуясь, даже с юморком, проговорилась она в одном из прозаических эссе.
Под своё крыло ее принял «постбродский андерграунд». Появились друзья-единомышленники (почти о каждом она напишет потом с великолепной щедростью богатых духом людей). Бог послал ей завидных учителей: Давида Дара, Глеба Семенова. Первому она посвятила горячие мемуары. Второму – роман в стихах…
Всё можно найти в этом романе-монологе: раскрытое, как во время операции, сердце – навстречу жизни, навстречу людям. Безмерность чувств, которая не может не пугать при несоответствии темпераментов и полярном расхождении душ. Упоение каждым выпавшим светлым мигом (сто мигов счастья). И нелицеприятный портрет времени – середины семидесятых, – её, моего, нашего времени, с узнаваемыми печально-комическими штрихами, времени-хамелеона, времени-оборотня, всегда настороженного и подозрительного к посланцу вечности.
Её охотно печатали на Западе, а дома по головке за это, понятно, не гладили. Хорошо хоть не посадили.
В 1991-м, в самые дни августовского путча, она впервые ненадолго вылетела по приглашению в Лондон, где выступила на Би-би-си. А некоторое время спустя обосновалась с семьей в Германии.
Однако это уже новая эпоха жизни, не связанная с романом в стихах. А мой рассказ – именно о нём.
Слово поэт не нуждается в эпитетах. Поэт – это всегда с большой буквы, причём не только в немецком языке.
…Стихи пишут очень разные люди. Тысячи людей или, скорее, десятки тысяч. В поэзии остаются самые внутренне свободные, самые талантливые, заплатившие за свой дар высокую цену. Я думаю, Ольга Бешенковская из таких.
Юлиан Фрумкин-Рыбаков, Санкт-Петербург, Россия
Как крупно легли в твою жизнь и судьбу
ахматовский профиль и чёлка на лбу,
и горечь полыни.
И хрупкость твоя. И блаженство пера.
Все наши дожди и все наши ветра –
как справиться с ними?
А просто писать, и писать, и писать
всё то, что успеем, в простую тетрадь
за пару копеек.
А Время, оно повернёт этот пласт,
А Время найдёт, и прочтёт, и издаст –
оно так умеет.
С издательством «Время» подписан контракт.
Российский почтовый и каторжный тракт…
Аванс в виде жизни получен.
Аванса всегда не хватает чуть-чуть…
И в этом, конечно, и юмор, и жуть.
Что больше? – Вопрос не изучен.
Над всем этим город, в котором живём.
То солнце, но чаще всё дождь за окном.
То грипп, то простуда.
И серое небо. И серый гранит.
И топот коня. Он за нами гремит
повсюду.
Сблокирован век. Затянулся узлом.
Потянешь за кончик, добытый с трудом –
и кто-нибудь дальний иль близкий
ответит тебе стихотворной строкой.
И счастьем обдаст. И смертельной тоской.
Как будто живёшь без прописки…
1978.
Валентина Кайль, Германия
Разве смерть – пустота?
Разве смерть – тишина?
Просто ты на минутку
Куда-то ушла…
В смежную
Вышла комнату…
Ты осталась такой,
Какой и была,
Имя – то же твоё,
С которым жила…
И друзей прошу я:
«Помните!
О ней говоря,
Не надо грустить,
Продолжайте, как прежде,
Смеяться, шутить.
Не меняйте привычек
На траур.
Она – среди нас!
А где ж ещё быть:
Только с нами себя
Сумела открыть –
Быть собою
Имела право.
Светит также заря.
Собирайтесь, друзья;
Помолитесь о ней,
Поминайте, любя,
Добрым словом –
Не скорбным, не строгим…
Не оборвана нить:
Она будет жить,
Вместе с нами смеяться
И солнце любить…
На другой
стороне дороги…»
06.09.06.
Владимир Марьин, Германия
Отчего Господь суров к поэтам,
а подонкам так благоволит?
Ольга Бешенковская
Жизнь – не мёд, она не слаще соли
Сетуем: несправедлива жисть…
Если б Он поэтам благоволил,
То они б давно перевелись.
Может, плату за грехи удвоит
(Значит, девальвация грядёт).
О подонках говорить не стоит –
Жив Иуда, жив Искариот.
Жизнь и смерть – извечная поэма:
Дантов Рай, Чистилище и Ад.
Не для грешных прелестей Эдема –
Каин жив, и здравствует Пилат.
Боже правый, вспоминаем всуе
Тех, кого отметил чёрный рок:
Пушкин, Лермонтов, Есенин, Клюев,
Мандельштам, Цветаева и Блок.
Книга судеб да не канет в Лету!
Тяжкий крест, Голгофы кровь и плоть…
Господа, молитесь за поэтов!
Может, пожалеет их Господь.
Июль, 2006
Гея Коган, Германия
Господь не спас… Не значит, что грешила,
а впрочем, что ж, мы все не без греха.
Жила, как смела. Тратила чернила.
Умела! Остальное – чепуха.
В каких – скажи! – начертано заветах,
что среди слепо-глухо-немоты
на сей земле греховней всех – поэты?
Они, как дети, святы и чисты.
Когда молитва к вороху бумажек,
с Голгофою рабочего стола,
не стоит ждать от Господа поблажек.
Не будет их. Она и не ждала.
Не потому ль так ясно осознала,
а светлый стих – руки прощальный взмах.
Лишь рифма безутешно горевала
ненайденная, в дальних закромах.
Заплакано святое воскресенье,
и никуда от скорби не уйти.
«Прощанье» так похоже на «прощенье»:
скажу «прощай», а кажется – «прости!».
Николай Котляр, Германия
Её я слышал лишь три раза
И трижды был я восхищён:
Какой огромный, ясный разум!
Какой огонь в груди зажжён!
Её стихи не потрясали,
Не сотрясали небосвод,
Но в них слились глубины, дали
И нестандартной мысли взлёт.
Судьба поэзии российской
Ей с юных лет была близка
Не по тому ли стала близкой
Нам Ольги тихая строка?
Я рад, что в Мюнхене когда-то
Она мой похвалила стих,
Я не запомнил встречи дату,
Но это был мой звёздный миг…
…Облили грязью, оболгали
Поэта подлые вруны,
Их совесть мучает едва ли,
Они и чести лишены.
А с именами золотыми,
Чей величав словесный труд,
И Ольги Бешенковской имя
Не раз потомки вознесут.
Евгений Лейзеров, Германия
Забит поэт: затравлен, заклеймён
Ничтожной клеветой, крутым наветом
И вот в ловушке – вырваться бы вон,
Но не выходит: невозможно это;
Поскольку трудно, нечем уж дышать –
Перегородки жизни-смерти тонки…
И к Богу устремляется Душа,
И в злобе ухмыляются подонки…
Катя Котляревская, Германия
«Лишь снег идёт,
А люди не идут…»
Ольга Бешенковская
Лишь снег идёт,
А люди не идут…
И женщина растрёпанно небрежно
Уходит. Растворяются шаги
И с ними запорошенный проспект,
Утыканный фонарными столбами.
Так медленно затягивает даль.
Остаться в этом городе возможно ль?
Уходит. Оглянувшись, одарив
Невидимою мужественной силой.
Из уст людей послышится: «Спасибо!»
Пусть снег идёт. И женщина. И ночь.
Лариса Володимерова, Бельгия
эта чёрная кошка дыханья
слишком длинным хвостом зацепила.
эта дама курила мехами,
засмотрелась на воробья:
оказалось, что я за стихами
не видна, через горлышко пива
мы слезами следы застилали,
мы следами слизали себя.
ты сегодня картавишь иначе,
этот кашель на замершей ноте
не сбежит от больничного цинка, —
не заплачут ни дождь, и не даждь
днесь короче, зайдутся от плача
только строчки в бессмертной икоте –
стеаринка, стерильна простынка,
грифель, вышедший за карандаш.
расскажи, что поймёшь напоследок
там, где нам разминуться не скажут,
где венки мы плетём голубые,
пулевые от пыли поля.
и не деток у нас, – только лето,
ни забот у нас, – если бы даже
пощадила тебя и забыла,
отражаясь в лопате, земля.
Светлана Груздева, Россия
«…а просто возьму сигарету зажжённым концом –
и резкая боль отомстит за рассеянность эту.
И – брошу».
Ольга Бешенковская
Читаю, кожей чувствуя Поэта.
И мне жилище кажется картонным,
Сменяясь многомерно — многотонным
Стихов твоих созвездьем многотомным
С последующим выходом в Астрал!
Зажжённый вижу контур сигареты.
Ты не умела ничего вполсилы –
До резкой боли жизнь свою гасила.
И сигарета, словно хвост кометы,
Фатально обозначила портал
В твои стихи, мечтательница, стоик.
А кто не понял – тот тебя не стоил…
Ну, не кури так много, не кури!
Беседы о Цветаевой – излечат:
На кухне, в Питере! – благое вече.
Скорее боль свою заговори.
Целебна летом северная ночь,
Былых запретов омывая раны.
Когда б следы болезни так же – прочь!..
Жива любовь – Поэзия твоя.
Твои «ольгазмы»…Дай нам, Боже, рано
Их распознать в нирване Бытия!
Лидия Розина, Германия
Уж много слов промолвили вослед,
А я ещё всё мысли собираю…
Похоже, что с ума сошёл весь свет, –
Ведь, если настоящий кто поэт,
Он ни за что всерьёз не умирает.
Я это знаю. Знаю! Знаю! Знаю!
Держу в руках и бережно листаю
Последний томик Олиных стихов…
За горизонт уходят молча стаи
Бесчисленные перелётных слов.
Их влажными глазами провожая,
Растерянно брожу я между строк…
Окаменелой мне, она – живая,
Преподаёт очередной урок.
И в сердце мне из «Беззапретной дали»*
Далёких звёзд струится тихий свет.
Послушайте! Уходят не туда ли
Волшебники с диагнозом «Поэт»?
08.09.2006
*«Беззапретная даль» — последняя прижизненная книга стихов Ольги Бешенковской, изданная в США в 2006 году.
Удивительно, когда встречаешь на «стихи.ру» столь крупное явление, как невероятной поэтической силы произведения Ольги Бешенковской.
Эдуард Брандес
Как неожиданно увидеть здесь эту фамилию. В первую секунду подумал — не та, пиар дешёвый. Рад обмануться. Не знал, что её больше нет с нами. Спасибо за эту страницу.
Евгений Авершин
Эта страница как эталон поэзии на сайте. Да, это шедевры русской поэзии. На отьезд Дара вообще вне всяких восторгов — так художественно, поэтично и глубоко… Бродский, Бешенковская, Кривулин. Три питерца. Два там остались в земле, один здесь… Поклониться теням…
Владимир Гоголицин
Заглянул в «Читатели» и увидел в гостях Олю Юрьевну. Как стало на душе светло — не описать. И как же хочется сказать именно её словами, конечно, вписывая ЕЁ имя: «Просто помяну добрым благодарным словом тех, кто как мог излучал тихий петербургский свет в городе Ленина: Лидию Яковлевну Гинзбург, Татьяну Григорьевну Гнедич, Глеба Сергеевича Семенова. Они не были ни борцами, ни храбрецами. Но они сохранили ясный разум в духовном дурдоме, гордость породы в идеологическом бардаке, человеческий словарь — под аббревиатурами новояза…»
Васильев Игорь
Оленька милая! Дай Вам Господь Радостей много!
Там за то, что Здесь Вы были и остались СОБОЙ. Молюсь за Вас, Великая Душа.
Татьяна Костандогло
Читаю… По сути — у нас отняли целую эпоху. Пока одни писали «Слава КПСС», рядом вставала на крыло настоящая поэзия.
Ирина Котельникова
Внутренняя духовная свобода отличает гения от прислужника. Ольга Бешенковская всегда честна и пряма в выражении своей духовной свободы. Величие начинается с духовности, непродажности и непреклонности. Именно здесь истоки красоты лирики О. Бешенковской и её правоты перед лицом вечности.
Елена Сомова
Такую,настоящую, поэзию не пришьёшь к определённому времени, она — вне его.
Людмила Баневич-Гаврилюк
«Да не обжечь бы издали губами его руки, застывшей на столе», — и далее, далее, далее… Всё превосходно, без единого изъяна. Серебряный век. Воздушный, колеблющийся, огненный и хладный.
Василий Толстоус
Сильнейшая гражданская лирика! Эх, сейчас бы такое перо…
Анна Хорватова
Удивительное, почти непостижимое мастерство стиха в столь молодые, почти юные годы. Стих, впитавший силу всей русской поэзии.
Галина Докса
Прочитала стихи. Они такой силы и остроты, как будто на краю пропасти, где фальшь совершенно не уместна.
Екатерина Маркова-Байрач
Я все её сборники скачала и почти всё прочитала. Её стихи нельзя читать залпом, их. как хорошее вино, надо смаковать.
Галина Зеленкина
Ольга, Вы первый поэт которого я включу в список своих избранных авторов… Был бы Сережа Есенин, включил бы и его…
Алёша Борозняк
Как жаль, что прошёл мимо меня такой автор. В России — понятно, но и в Германии тоже. Как же мы всё-таки одиноки в толпах.
Лев Раскин
В её замечательных стихах, её выразительных глазах — предчувствие судьбы, понимание и жизни и того, что за порогом бытия.
Анна Ченских
Мыслимо ли приблизиться к такой величине? Возможно ли подняться хоть приблизительно к такой высоте? Неужели так всегда — нужно исчезнуть с этой планеты навсегда, чтобы талант был замечен и оценен?
Ника Вербинская