Александр Володарский. Рассказы

Чуть больше года я живу в Штутгарте. Когда стало ясно, что мне нужно поменять тазобедренный сустав, я боялся, что в больнице врач попросит меня поднять ногу, а я – «нихт ферштейн» – подниму руку. Однако этого не случилось, потому что я упорно «лерне дойч». А еще успел целых четыре раза выступить перед публикой в Штутгарте сам и один раз вместе с моим другом Виктором Шендеровичем. Уже после операции был концерт в Берлине на Лимуде. Кто не знает, что такое Лимуд, погуглите, это интересно. Здесь, в Штутгарте, я написал несколько новых рассказов и пьесу. И главное: у меня появились друзья, а Штутгарт рельефом и зеленью напоминает родной Киев, поэтому мне здесь хорошо, насколько может быть хорошо человеку, покинувшему родной дом из-за войны.
Александр Володарский

НЕ ТОЛЬКО АЛЕН ДЕЛОН ГОВОРИЛ ПО-ФРАНЦУЗСКИ

Меня могло не быть. Когда мама узнала, что я могу быть, она пошла советоваться к старейшине своей семьи, восьмидесятилетней тете Оле.
– Оно ему надо? – спросила мудрая тетя, что означало: «А твой муж хочет второго ребенка?»
– Он – в командировке, а я сомневаюсь, – сказала моя мама, которой было тогда уже тридцать пять лет.
– Оно вам надо! – вынесла вердикт тетя Оля, и я родился. И папа, вернувшись из командировки, об этом не жалел.
Впрочем, могло не быть не только меня, но и моего папы. В 19-м году, когда в Белой Церкви случился погром, папе было два года. В дом заскочили один за другим два петлюровца. Что у них было в руках – сабли, винтовки или и то, и другое, – история умалчивает. И тут первый увидел моего деда.
–Ты – Володарський? – спросил он.
– Да, – тихо ответил мой дрожавший от страха дед, человек добрейшей души.
– А мэнэ – нэ памьятаешь?
– Не-ет…
– Нэ памьятаешь – и нэтрэба… Мыкола, пишлы звидсы! – сказал первый петлюровец второму.
– Чогоцэ? – не понял тот.
– Тут хороша людына жывэ. Пишлы!.. Так ты мэнэ нэ памьятаешь? – снова обратился он к деду.
– Не-ет…
– И нэ трэба! Пишлы, Мыкола!
И они ушли, ничего и никого не тронув. Поэтому личных претензий к Петлюре я не имею и спокойно хожу в Киеве по улице его имени, хотя лучше бы этой улицы в Киеве не было.
Да что папы,и мамы могло не быть. В 1943-м моя мама, юная студентка факультета романо-германской филологии, оказалась в Куйбышеве, нынче это Самара, куда был эвакуирован Большой театр. И решила она приобщиться к высокому искусству. И надо же было, чтобы рядом с ней в ложе бенуар (тут «бенуар» – уместно, сейчас поймете почему) устроились сотрудники французского посольства. И у какого-то француза возник вопрос, на который неожиданно на чистом французском любезно ответила моя мама. В антракте она ответила еще на один вопрос, а на следующий день мою маму взяли. И задали много вопросов… Вы не поверите, но ее отпустили, словно знали, что она еще должна родить меня. Кстати, сколько она ни предлагала давать мне уроки французского – я отказывался. И в Большом не был ни разу. Генетическая память!
Зато напугали маму на всю жизнь. И всю жизнь она боялась за моего папу-антисоветчика, который регулярно слушал вечерами по радио всякие «голоса» и, не скрывая, объяснял мне, какая подлая советская власть. А я у советской власти работал адвокатом, пытаясь поймать вещателей «из-за бугра» на клевете. Как сейчас помню программу о генерале Григоренко. Когда сообщили, что его поместили в психиатрическую лечебницу и подвергли принудительному кормлению, я возмутился:
– Ну, знаешь, папа, вот уже подлая ложь! Как такое можно сделать со здоровым человеком?! Не верю!
Папа смерил меня уничижительным взглядом и сказал:
– Я думал, ты умнее…
Давно нет папы и мамы, деда я вообще не помню, он умер, когда мне было три года. Ушло поколение людей, которые носили кальсоны вместо термо- белья, резали газету на прямоугольники и вешали на гвоздик в сортире, всегда носили с собой авоську и до конца своих дней поднимали по праздникам дурацкий, как мне казалось, тост «за мирное небо над головой»…

ТВОРОЖОК

По-моему, это было в седьмом классе. Учительница физики Надежда Павловна на уроке разбирала лабораторные работы учеников. Взяла мою и зачитала вывод: «И все это создает прекрасные условия для прохождения электрического тока!»
— Володарский, друг мой! — произнесла она насмешливо. — Для прохождения электрического тока не нужны никакие прекрасные условия — достаточно просто замкнуть цепь!
С тех пор мне кажется, что я постоянно использую лишние слова для того, чтобы выразить простую мысль. Вот и этот рассказ, который я пишу, в сущности, ради одной фразы, я начинал много раз. Я пробовал писать от третьего лица, от первого, от имени придуманного героя, и всякий раз получалось то излишне иронично, то пошло, то скучно.
Наконец я понял, почему терпел неудачу. Должен выйти не юмористический рассказ, не эссе какое-нибудь, а — гимн! Мой гимн женщине. А что, Михалкову можно было, даже три раза, а мне нельзя?! У меня будет гимн в прозе, я стихами — не умею! Да и пора уже написать, ведь в этом году исполняется двадцать пять лет с того самого дня…
Это был один из лучших, самых счастливых дней моей жизни. Незадолго до этого я остался один и вдруг осознал, что у меня теперь нет не только жены, но и никаких навыков ухаживания за женщинами. Потому что в молодости, честно говоря, меня вообще женщины интересовали гораздо меньше, чем сейчас. И тогда я понял, что женщина мне нужна, нужна во всех смыслах, и прежде всего потому, что рядом со мной шесть лет была жена и я к этому привык. А тут вдруг представительницы прекрасной половины человечества проплывают мимо меня, как рыбы в экзотическом аквариуме, можно за ними наблюдать, любоваться ими, но как прикоснуться или хотя бы познакомиться, я не знал.
Надо признать, что желающих помочь мне со знакомством было много, отчего я еще больше робел и терялся в догадках: почему одни знакомы с большим количеством очаровательных и привлекательных девушек, а я нет. И однажды я согласился взять у родственников номер телефона какой-то, по их мнению, замечательной девушки и позвонил Ей…
Мы встретились. Это было похоже на белый танец, когда дамы приглашают кавалеров. Ира, назовем ее так, вела. Она рассказывала о себе, о своей работе, интересах. Я неуклюже шутил и отмалчивался: говорить об ушедшей семейной жизни было неловко, а о чем еще говорить, я не мог придумать. Потом мы встречались еще несколько раз: кино, театр, кафе. Ира мне нравилась. И вот, наконец, я отважился пригласить ее к себе домой, и она согласилась!..
Сказать, что я волновался перед ее приходом, – ничего не сказать. Я купил вино, конфеты, сухую колбасу, погладил и надел новую рубашку. Даже пыль, которой, казалось, нечего бояться в холостяцкой квартире, была стерта с лица видимых и невидимых поверхностей моей неумелой рукой. Но чем больше действий я совершал, тем более противно было у меня на душе. Все мои мысли были заняты одним — как сделать, чтобы она осталась?
«Как же все, что я делаю, пошло! — думал я. — А если она откажется, что я буду делать?!»
И вот раздался звонок в дверь. Ира вошла, я чмокнул ее в щечку, принял плащ и пригласил в комнату.
— Погоди! — Она внимательно посмотрела на меня, затем расстегнула сумочку и достала оттуда какую-то баночку.— У тебя есть холодильник?
— Конечно! — сказал я.
— Тогда поставь, пожалуйста, туда эту баночку с творогом. На завтрак я всегда ем творог.
Боже! Как легко и просто она меня вычислила, как красиво и грациозно придумала с этим творогом и как спокойно и с достоинством произнесла!.. Я расслабился. Мы провели чудесный вечер, меня было не узнать. Я показывал фотографии, рассказывал веселые истории, включал музыку, и мы танцевали с бокалами вина в руках. А потом была ночь, которую мы тоже почти всю проговорили…
Утром она съела свой творожок и ушла на работу.
Что я могу сделать теперь в честь моей героини, которая на всю жизнь приучила меня к мысли, что женщины несравненно тоньше и мудрее мужчин?! Только написать вышеизложенное и в память об этом незабываемом для меня женском поступке есть по утрам творог!
Прошу садиться, мой гимн окончен.