Здесь двери открыты наивным и смелым,
Кто честен и сердцем богат…
Яков Аким

Порог Дома переступали многие сотни людей, каждого Дом принимал под свою крышу. Леонид Домрачев, семья которого на протяжении десятилетий теснейшим образом была связана с Домом Поэта, писал в воспоминаниях: «Попадая в этот дом, человек обращался самой хорошей, самой чистой, самой красивой стороной своей души к людям, которые его окружали». Ещё один абзац из воспоминаний Леонида Петровича: «В 1949 году у нас родилась дочь Леночка, и уже в 1950 году мы повезли ее в Коктебель. С тех пор она ездит туда ежегодно, а иногда и по два раза в год, став настоящим «коктебельцем», глубоко любящим и понимающим Коктебель. Там она познакомилась со своим будущим мужем, сыном Марии Александровны и Василия Александровича Пазухиных, старых коктебельцев и друзей Макса… А 30 июля 1977 года … «почти в Коктебеле» у неё родилась дочь Маша, четвёртое поколение коктебельцев в нашей семье».
Елена Леонидовна Домрачева, дочь Леонида Петровича, три десятилетия живёт в Штутгарте. Она пианистка, эвритмистка, антропософ. Но пусть она сама расскажет о себе и о том, что ей дорого.
Ирина Духанова

Дедушка, бабушка и Маруся

Мои дедушка и бабушка, Петр Федорович Домрачев и Александра Лаврентьевна Домрачева, рожденная Куницына, имели четырех детей и относились к классу «буржуев». В семью деда, когда он рос, взяли мальчика Леню Гиринского. Может быть, он был сиротой – не знаю. Просто тогда это было принято – брать детей в семью и воспитывать вместе со своими. Леня был для дедушки практически братом. Оба окончили университет (дед еще и консерваторию по классу скрипки), стали юристами. Леня переехал в Петербург, адвокатом он был блестящим, выиграл какой-то процесс и вошел в высшие круги петербургского общества – Комиссаржевская, Чехов, Горький, фабрикант Попов стали его знакомыми.
В доме миллионера Попова, куда Леня пригласил моих тогда ещё молодых бабушку и дедушку, жила девушка Маруся Заблоцкая, взятая из бедной семьи. Так состоялось их знакомство. Уже в то время Маруся имела такой железный характер, что поповские девочки просто по струнке ходили. Она была необычным человеком – очень страстным, вспыльчивым, не всегда справедливым, но, по сути, очень честным и чистым. В ней было много, как она сама говорила, от староверов со стороны ее матери. Бабушка и дедушка были очарованы наивностью этой девочки: когда молодёжь, желая подшутить, на Святки привязала к дереву яблоко, Маруся поверила, что оно действительно выросло на ветке среди зимы!
У дедушки было имение Васищево под Харьковом, куда они и пригласили Марусю на лето. Там они жили очень весело, ставили разные спектакли.
Гражданская война, голод, лишения надолго разлучили друзей. Но в 1921 году бабушка получила письмо, в котором Маруся сообщала, что вышла замуж за поэта, живет на самом берегу моря и приглашает тетю Сашеньку и дядю Петю в гости. В 1923 году бабушка с дедушкой и их дети – мой папа и его сестра-близнец Ира – добрались до Феодосии и оттуда, наняв линейку с белым балдахином и кистями, приехали в Коктебель. Подъехали к Дому, а навстречу им по лестнице уже спускается немножко медведь, немножко Зевс… Так состоялось знакомство с Максом.
В то лето гостей было не очень много – человек 20 – 25. Каждый занимал свою комнату. Семью дедушки разместили в «музыкальной комнате» на первом этаже под столовой. Дети, наплававшись и нагонявшись, спали там как убитые под аккомпанемент поющих, танцующих и читающих стихи известных столичных поэтов и писателей.

Папа и мама

Семейные поездки в Коктебель стали повторяться в последующие годы, все Домрачевы вошли в круг волошинцев. Папа в своих воспоминаниях пишет о том, что в детстве они с сестрой много озорничали: забросали камнями колодец, отрывали круги сидений от стульев и гоняли их на проволоке, как обручи. Тетя Маруся ругалась, а Макс, улыбаясь, уверял ее, что дети обязательно исправятся. Но одного поступка и Макс не простил. Он дал им для чтения детскую книгу, которую когда-то подарила ему самому мать, легендарная Пра, Елена Оттобальдовна. Книга была дорога Максу как память. Близнецы оставили её на балконе, и ветер разнёс листочки. Только через пару дней дети рискнули показаться Максу на глаза, и он сказал, что просит их приехать в Коктебель, когда они подрастут и научатся уважать книгу. Так случился перерыв в папиных детских поездках. В 1930 году он посетил Коктебель, уже будучи студентом.
В 1932 они приехали вместе с моей бабушкой в самом начале августа. Макс был серьезно болен. Бабушка включилась в дежурства у его постели, а папа помогал перемещать Макса с кровати в кресло и назад. Жизнь в Доме затихла, все были грустными. Когда 11 августа, в 11 часов дня Макс скончался, Маруся была в невменяемом состоянии. Волошинцам с огромными трудностями и препятствиями удалось выполнить завещание поэта и похоронить его на горе. Папа нес гроб.
О том, как Дом пережил войну, как Маруся самоотверженно и героически берегла все в нем сначала от наших, а потом от немцев, написано много. Я всё это знаю из рассказов отца и воспоминаний других волошинцев.
Мои родители поженились в 1941 году. Мама, Белла Соломоновна, в девичестве Луцкая, была архитектором. Папу как инженера-электрика отправили на работу в Свердловск, мама поехала с ним. После войны они вернулись в Харьков, и папа сразу повёз маму знакомиться с Марусей и остальными коктебельцами. Папу называли там «коктебельским Аполлоном», он был высок, красив, женщины оказывали ему немало внимания. Все были взволнованы тем, что он привёз жену «совсем из другой среды». Но мою маму в конечном итоге все полюбили, так как она была остроумна и очень жертвенно вела себя по отношению к Марусе. С продуктами после войны было плохо, Марусе полагался литфондовский паёк, но казённая еда ей не нравилась, поэтому мама ходила на рынок, покупала что-то и готовила специально для хозяйки Дома. Из Харькова мама отправляла в Коктебель продуктовые посылки, это было с давних пор традицией волошинцев. В послевоенные времена такие люди, как Евтушенко, Шагинян, другие, посылали Марусе продукты из «Березки», а моя мама пекла куличи на Пасху – для Маруси…

Пазухины

 

Мой муж в начале войны был мальчиком. Его мать – пианистка Мария Александровна Пазухина и отец – учёный-металлург, профессор Московского института цветных металлов Василий Александрович Пазухин очень дружили с Максом. Многие снимки, сделанные в Коктебеле после 1921 года, принадлежат моей свекрови, так как у неё была современная по тем временам камера. Василий Александрович часто ездил за границу и привозил Максу бумагу, краски. Семья Пазухиных жила в Доме с мая по ноябрь. В начале войны мой свекор был в лагере, он трудился в «шарашке», так тогда называли НИИ и КБ тюремного типа, в которых работали осуждённые учёные. А мать оставила Эрика (домашнее имя) на попечении Маруси, которая его очень любила как одарённого маленького музыканта. Она была в ужасе: война, а мальчик оторван от матери. К счастью, один милый молодой человек из тех, которые очень тянулись к Дому и его обитателям, ехал в Москву и доставил Эрика родителям, тем самым сохранив будущего выдающимся звукорежиссёра Северина Пазухина для отечественной культуры.

Маруся

 

Жизнь Маруси всегда была довольно сложной и в то же время счастливой. Она имела очень независимый характер, умела внушить людям почтение к ее авторитету и даже страх. Чиновники любого ранга и «литературные генералы» – все были рады попасть в Дом, поприветствовать Марию Степановну. Маруся всегда без малейшего страха высказывала своё мнение и одновременно вела себя мудро. И все-таки была человеком несправедливым. Макс от этого страдал. Но он очень ее ценил, потому что на Марусю можно было положиться. Она могла сказать: «Как вы мне все надоели, вы все такие ничтожества!» Я сейчас думаю, что она с такими людьми встречалась, наверное, мы были ничтожествами по сравнению с ними… Но, конечно, нельзя так говорить и так себя вести. Многих людей Маруся обижала, и они больше не приезжали к ней. Такое поведение было ей свойственно еще при Максе: она кричала, устраивала «термидор» (так Макс называл Марусины вспышки гнева), а потом извинялась. Когда извинялась перед Максом, падала на колени и целовала его руки. Маруся всегда всем помогала – и деньгами, и всем, чем только возможно. Закон Макса ДВЕРЬ ОТПЕРТА ДЛЯ ВСЕХ соблюдался ею неукоснительно. Если человек приходит, это твой гость, судьба вас свела не просто так. Обязательно нужно накормить, может быть, даже уложить. Маруся это делала, хотя такое количество народа, особенно летом, к ней приходило, что она просто не выдерживала нагрузки. А закон Макса, что касается открытых дверей, усвоила с детства и я.
Один раз я видела Макса. Как? Девочкой спала в комнате наверху, взрослые в Доме ещё не ложились, у них было шумно. Я проснулась, пошла вниз по лестнице и вдруг передо мной встал Макс… Конечно, рассказала Марусе, добавив: «Какой Макс страшный!» «Ты что, Ленка, – воскликнула Маруся, – Макс не может быть страшным!» То, что «дух» Макса бродит по Дому, её ничуть не удивило. Я хорошо знакома с антропософией, и меня сегодня тоже не удивляет та детская встреча, которую помню очень хорошо.
Атмосфера Дома была естественная, доброжелательная, Дом принимал и «обращал» всех, стирая что-то ненужное, мелкое в человеке, и раскрывал в каждом его лучшие черты. Стихи Якова Акима, посвящённые Марусе, стали песней волошинцев:

Прибой то ревет, то молчит, опадая,
И целую ночь напролет –
Нам голосом юным хозяйка седая
Старинные песни поет.

И, словно припомнив далекие годы,
Оглянет хозяйка жилье,
И вступят осеннего ветра фаготы
В негромкую песню ее.

Здесь жили поэты, их призраки бродят
В глубокой полночной тени,
Пускай же сегодня они верховодят,
Зови их за стол, не спугни…

Не стерпят они рифмача-пустозвона,
Беззвучно глупца освистят,
Ни лести убогой, ни фальши казенной
Они никому не простят…

Здесь двери открыты наивным и смелым,
Кто честен и сердцем богат, –
И кружатся, кружатся ветки омелы –
Доверчивый маленький сад.
О гордые призраки, стойте на страже
Священного пламени свеч,
А мы своим детям и внукам расскажем
Заветные стены беречь.

Поведаем тем, кто придет нам на смену,
Как мы, непогоде назло,
Несли в этот дом и сухое полено
И песни живое тепло.

Маруся умерла в 1976 году, я была на похоронах. Перед смертью она очень волновалась, что будет с Домом. Дом стал музеем. Первым его директором был Володя Купченко. На мой взгляд, Володя был чужд общему духу Дома. Он любил и почитал Макса, но верил только проверенным фактам, скептически относясь к некоторым рассказам Маруси. Например, Маруся утверждала, что Макс рассказывал, как он на турецких фелюгах плавал в Турцию, Володя возражал: «Это нигде не зафиксировано». Маруся сердилась: «Ты идиот! Где это могло быть зафиксировано?» Спорили они и из-за Таиах – Володя утверждал, что это на самом деле царица Мут, но для Маруси никакие научные изыскания не значили ничего, для неё священным было слово Макса. Из-за разногласий с Володей Маруся часто поручала мне водить экскурсии по Дому: «Пусть лучше Ленка ведет, а не Володька, он все перепутал!» Я, с детства находясь в Доме, знала наизусть то, что Маруся рассказывала экскурсантам, и могу с гордостью сказать, что водила Локшина, Искандера, Борщаговского, даже Ахмадулину. Евтушенко Маруся водила сама, а вот его жену Галю – я.

Ася

Когда мне было года 24, маме сделали серьёзную операцию. Тот год был полон несчастий: отца Эрика Василия Александровича сбила машина, нас выселили из квартиры вместе с роялем и всеми акварелями на 27 квадратных метров в хрущовке. Я была в депрессии. Сначала мы с мамой месяц прожили на даче у Маршаков, где принимали нас очень трогательно, а потом на год решили уехать в Коктебель – совершенно уникальное место в плане оздоровления. И я познакомилась с той частью коктебельцев, которые бывали там осенью, а не в сезон. Асю Цветаеву я узнала именно в этот год и нежно её полюбила.
Анастасия Ивановна была полной противоположностью Марусе, но характер имела не менее твердый. Она была человеком очень религиозным, православным. Её религия заключалась в том, что она постоянно делала кому-то добро, деньги свои раздавала нуждающимся. Умела держать людей в руках – постоянно диктовала поручения, отказаться от выполнения которых не представлялось возможным.
Мы с мамой жили на чердаке, а когда стало холодно, мама перешла в бывшую спальню Маруси. На чердаке со мной и Людочкой Назаревской – внебрачной дочерью Горького – поселилась Ася Цветаева. Часть чердака она заставила фотографиями – это был целый иконостас с изображениями её близких и иконками. Гомеопатические средства, которые Ася постоянно принимала, находились тут же. Может быть, благодаря им она дожила до 98 лет, а в 96 ещё читала в Амстердаме лекцию на английском о Марине. А может быть, такое долголетие – результат Асиного вегетарианства. Она учила меня: «Знаешь, почему я выжила? Все сажали картошку, а я – морковку! Меня это спасло. Кушайте морковку!».
Была она очень деятельной, постоянно суетилась, как мышка, занималась какими-то делами, с кем-то говорила и писала, писала, писала… Книгу воспоминаний Анастасия Ивановна мне подарила, но Маруся относилась к её творчеству довольно скептически, считая, его чуть ли не графоманством.
Однажды я видела в Доме Алю. Ариадна Эфрон приехала с кем-то осенью, с Асей они не были дружны, кажется, Аля была недовольна тем, как Анастасия Ивановна пишет о Марине. Тогда многих вещей Цветаевой не было, они не издавались, но ходили в списках. По вечерам с Валей Кошкаревой мы читали и «Живое о живом», и «Поэму Конца».
Свою первую дочь Машеньку я решила рожать в Коктебеле. Маруси уже не было в живых, я жила в доме пианистки и певицы Марии Николаевны Изергиной. Мария Николаевна всегда считала себя «фавориткой Маруси», у неё был салон, на её веранде собирались шумные столичные компании, устраивали концерты и много пили. Там бывали Ким, Радзинский, Евтушенко, Галич… Новорожденная Машенька просыпалась в 6 часов, а гости в это время только расходились, потому что всю ночь на веранде читали стихи. Но это мне не мешало, главное – первые свои недели Машенька провела в Коктебеле.
Приехала Ася, навестила нас. В тот год она учила меня категорически никого не подпускать к ребенку и ни в коем случае не давать Маше вишен. Тут же Ася рассказывала историю смерти ее сына, который заболел дизентерией, съев немытую ягоду. История меня, как молодую маму, смущала, но деловитая и основательная в своих советах и поучениях Ася этого не замечала.

Коктебель – колыбель…

 

На самом деле я родилась в Харькове, где жила с моей изумительной бабушкой и с родителями в коммунальной квартире. В комнате бабушки и тети стоял рояль, сохранились остатки старинной мебели и книг. Вот там я в основном проводила время. Бабушка была моим самым любимым человеком. Она обладала потрясающим характером и была сама доброжелательность. Макс в свое время очень любил «тетю Сашеньку» – мою бабушку.
Однажды зимой Маруся приехала в Харьков на лечение, бабушка уехала в Коктебель, чтобы ухаживать за Максом. Все его знаменитые рубахи-балахоны шила именно она. В благодарность Макс присылал замечательные открытки, которые рисовал и подписывал своей рукой. Он дарил всем громадное количество акварелей.
В Харькове ниже нас этажом жила Ксения Павловна Девлет, коктебельцы называли ее Гуна. Моя Гуночка, уникальный человек… Гуночка владела почти всеми европейскими языками, преподавала их в харьковских вузах, а кроме того, играла на рояле, имела абсолютный слух и множество талантов. В Коктебель она первый раз приехала еще во времена Пра. Именно Гуночка была композитором, оформителем, сочинителем всех пьес, шарад, оперетт, которые ставились в Доме при Максе и после него. Она очень много сделала для меня и моего воспитания. В юности Ксения Павловна поехала со своей подругой и ее матерью в Лозанну поступать в университет. Подругу взяли, а Гуне сказали, что 18-летних не берут. Тогда она так расплакалась в присутствии профессора, что сердце того дрогнуло и Гуну приняли! Пять лет она жила в Лозанне и все каникулы проводила на Капри у Горького. Неудивительно, что мои детские «gutenachtgeschichte» были про Италию. Эти рассказы на ночь были такими яркими, что, попав на Капри, я слегка была разочарована действительностью…
Влияние Гуночки на меня было очень большим. Благодаря ей я стала заниматься музыкой и сделала это своей специальностью, поступила в музыкальное училище в Харькове. Экзамен сдавала, когда в комиссии сидела Регина Горовиц.
Я сегодня уже понимаю, какими замечательными были мои воспитатели, эти потрясающие люди – Маруся, Ася, Гуночка… Они учили всем образом своим, всей своей личностью. Маруся и Ася – люди старой закалки, воспитывали строго, и я так благодарна, что все от них получила, чему когда-то сопротивлялась и что даже ненавидела. А ведь это было основой, надежным фундаментом, на котором можно строить дальнейшую жизнь. Главное – атмосфера благоговения и почитания, созданная Марусей в Доме. Благоговение перед тем возвышенным, что было связано с Максом, его именем, его произведениями, его вещами. Штайнер считал, что такое почитание наставника, воспитателя совершенно необходимо детям. Сегодняшние упрощенные отношения между представителями разных поколений в семьях, когда все равны – бабушки, дедушки, папы, мамы, дети, – лишают взрослых авторитета и почитания, и это пагубно действует на внутреннее развитие детей. Взрослые должны быть для детей чем-то особенным…
В Доме было это благоговение благодаря Марусе. Этим чувством все заражались сразу. Неважно, кто приходил, – чиновник, литературный «генерал» – все чувствовали атмосферу почитания чего-то высшего.
Ни Маруся, ни Ася не были антропософами. Маруся мирилась с этим понятием только в силу того, что самым потрясающим человеком, встреченным Максом, был Штайнер. Об этом Макс говорил ей сам. Штайнер полностью изменил представление Макса о мироздании, о духовной эволюции. В волошинской автобиографии сказано, что Штайнеру Волошин «обязан больше, чем кому-либо, познанием самого себя». Люди, которые не понимают антропософии, намеренно распространяют мнение о том, что Волошин не был антропософом, как его первая жена Маргарита Сабашникова. Но все, что Макс написал после 1914 года, – это антропософия. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать «Путями Каина. Трагедия материальной культуры». Это антропософия по-русски. Макс был в Дорнахе, принимал участие в строительстве Гетеанума. Это дало ему возможность осмыслить революцию, гражданскую войну с духовной точки зрения.
Вспоминая годы своего детства и юности, я понимаю, что для всего, к чему я пришла в жизни, в профессии, в духовном развитии, я получила основу в моем любимом Коктебеле, в Доме Поэта, и от особенных людей – моих дорогих волошинцев.
Елена Домрачева
Фотографии из архива автора

02.11.2022