Ирина Духанова

Переводы

Что ни народ – одно и то же горе.                                                                                                                                                                                                                             Что ни поэт – одна и та ж печаль.

С высоты возраста понимаю, что приехала в Украину еще довольно молодой, глупой и от этого дерзкой особой. На вопрос московского писателя, выполнявшего в наших местах заказ одного социалистического дважды или трижды героя, кто из украинских прозаиков мне нравится больше, я ответила: Гоголь. Но он же… Вот именно поэтому. И с молодым Сашей Ирванцом, выпускником Литературного института, позднее – стипендиатом Академии Замка Солитюд, мы не разговаривали, а ёрничали. Он скручивал бумажные самолетики на балконе областного театра и примеривался попасть ими на сцену, где разместились в президиуме руководители писательский организации.

А что нам оставалось? «Застойные» времена подходили к концу, но мы-то этого не знали, и от всего вранья, что сопровождало нас на протяжении жизни, чуть ли не от младенческой люльки, защищались таким вот юродствующим нигилизмом, прикрывая им и свое вынужденное в какие-то моменты на запуганной донельзя Западной Украине соглашательство… Я спросила Ирванца: «Ты что здесь, лучший поэт?» И ждала в ответ очередной клоунской тирады. Но с его лица неожиданно как будто сползла шутовская маска, на мгновения оно стало не только серьезным, но даже каким-то застенчивым:

— Нет. В Украине живет и работает Лина Костенко…

Имя это мне ничего не сказало, и я поняла важность темы не по словам, а по выражению лица: с таким лицом я могла бы произносить имена Астафьева или Шукшина. Имя застряло в беспамятной на имена голове и через некоторое время попалось на глаза в «Букинисте». Маленький, в черной твердой обложке томик произвел в моей жизни второй переворот (первый произошел в связи со школьным еще открытием Цветаевой).

Лирика потрясающей силы и чистоты, читанная перечитанная позднее «Дума про братьев неазовских», любимая Папуша из «Цыганской Музы», поэмы «Скифская Одиссея» и «Сад нетающих скульптур» обрушились на мою голову водопадом самых немыслимых драгоценностей. А ведь я еще не видела тогда главного произведения Лины Костенко – романа в стихах “Маруся Чурай” – одной из вершин мировой эпической поэзии. И впереди еще был тот день, когда, покидая Украину, я успею купить “Берестечко” — современное “Слово о полку Игореве”, переоценить значение которого в литературе славянских народов невозможно.

В общем, стало понятно, почему Ирванец не захотел шутить на тему о лучшем в Украине поэте. Украина имеет Поэта! А мы, лишенные «старшими товарищами» всех и всяческих идеалов, за любыми словами о чести, справедливости, правде машинально уже видящие фальшь и пошлость, имеем перед глазами живой пример мужества Гения, который «вывозить с бруду цей потворний час» (бруд – грязь, нечистота; потворний – чудовищный, уродливый; буква «И» в украинском читается как «Ы»). Нужно сказать, что мой украинский во времена первого знакомства с поэзией Лины Костенко был не многим лучше сегодняшнего немецкого. Но ее строчки меня «заклинали» (Цветаева писала, что ребенка необходимо «заклясть» нужными, пусть

даже непонятными словами, потом в нем все очнется), я их запоминала без труда, иногда не зная значения отдельных слов, строчки эти звучали во мне, повторялись, переливались… Так я учила «трагiчну, …безсмертну мову», которой «труну вже… й дiти власнi тешуть» (труна – гроб; власнi – собственные), и понимала, что «вони ж дурнi: вони знiмали мiрку» с ее «принижень», а не с ее «величi».

Поэзия Костенко стала совершенно неотъемлемой частью моей жизни: часто свои газетные статьи я предваряла эпиграфами из ее произведений, маленькие актёры в детском театре обязательно знали хотя бы по одному ее стихотворению, а книга «Избранного» неизменно лежала передо мной на столе. Если о романе «Евгений Онегин» Белинский писал, что он – «энциклопедия русской жизни», то без всякого преувеличения можно утверждать, что творчество Лины Костенко – энциклопедия нашей жизни, написанная мастером мирового класса. Переводить гениальные стихи нельзя бы, их нужно читать только в оригинале. Но не каждый может выучить языки и Гете, и Шекспира, и Данте, и Пушкина, и Костенко… А знать про такие вершины мировой культуры нужно. Поэтому я перевела для вас несколько стихотворений с украинского.

Ирина Духанова

* * *

Мастера умирают,

и память болит,

словно рана.

В барельефах печали застыла

мгновенья печать.

Подмастерья ж, к несчастью,

не стали еще мастерами,

А работа не ждет. И должно ее выполнять.

Тут приходят проныры

своей беспардонною стаей.

Потирая руками, берутся бесстыдно за все.

Пока гений стоит

и молчит,

и слезу вытирает,

Суетливая бездарь отары свои пасет.

Очень странный пейзаж:

косяками идут таланты.

И высокое небо

пригибает к себе суета

С мастерами спокойней. Они – как Атланты,

На плечах держат небо. Поэтому есть высота.

* * *

Под вечер выходит на улицу он.

Флоренция плачет вослед ему, но

те слезы напрасны: уже никогда

дорога его не проляжет туда.

Флоренция плачет: отсюда он, наш! –

Хотя прогнала, проклиная, она ж.

И гордый изгнанник ответствует: нет.

Есть тот у тебя кондотьер на коне.

И площадь осталась, как вечный укор,

где ты для меня разжигала костер.

Считай, что сожгла. И я умер. Сгорел.

Поспорили семь городов, чей Гомер.

А ты же, мой город, – тебя я любил! –

О, как же ты гнал меня прочь и травил!

Прославился, милый. Осанна тебе.

Пусть ирис цветет у тебя на гербе…

Он профиль ей дарит, венков не берет.

Где хочет – воскреснет, где хочет – умрет.

Одежда из тонкого сшита сукна.

Слегка лишь коснулась висков седина.

Он тихо идет, он неспешно идет.

Чело молодое. Он смотрит вперед.

Кто скажет о нем, что он старый, как свет?

Он – Данте. Ему только тысяча лет.

* * *

Сорванец пришел из Шарлевиля.

О Париж, он – молодой Рембо.

Среди лжи, торговли и насилья

постарайся уберечь его,

да хотя бы пожалей, чтоб выжил.

Грубиян? Прости, перерастет.

Он дерзит, поскольку он унижен,

может, потому и сумасброд.

Он несносен? Господа и дамы!

Этику нарушил, этикет?

Жизнь его – не ваша мелодрама,

вам-то ничего, а он – поэт!

Среди вас, чужих и бородатых,

может, ему снился Лангедок.

Он еще смешной и угловатый,

и ему семнадцатый годок!

В снах его легко возносят крылья,

Сердце – не приемлет мрак и гниль…

Мальчик уходил из Шарлевиля.

Мученик вернулся в Шарлевиль.

ДОЛЯ

Давно мне приснился престранный базар:

под небом в широком поле

для разных людей,

как простой товар,

продавались разные Доли.

Одни – что царевны, любо смотреть,

другие – беднее Миньоны.

Кто покупал себе Долю за медь.

А кто – и за миллионы.

Кто именем добрым платил своим.

Кто-то – будущим счастьем.

Кто-то – золотом золотым.

А кто-то – только блестящим.

Доли-гадалки, колоды дней

тасуя, ко всем тянулись.

Сами они набивались мне.

И только одна отвернулась.

Я глянула в лик, что яснее дня,

душою в очах читала …

– Ты все равно не возьмешь меня, —

сухо она сказала.

– А может возьму?

– Ты запомни навек, –

строго слова прозвучали, –

жизнь отдает за меня человек,

я ж горе несу и печали.

– Да кто ты такая?

Назваться пора!

Кто может и жизни стоить?

– Поэзия – это моя сестра.

С матерью правдой – нас трое.

И я её приняла, как закон:

не отступлю и на малость.

Ночь пролетела, закончился сон,

а Доля со мной осталась.

Я выбрала Долю сама себе,

и что со мною ни станется,

нет у меня претензий к судьбе,

к суровой моей избраннице.

ПОЧТИ ПЕРЕВОД

С ПРОВАНСАЛЬСКОГО

Я рыцарь и поэт, а не простой ханыга.

Я не служу чужому королю.

Я в отблеске меча читаю жизни книгу

и даму сердца издали люблю.

И хоть друзья мои прекраснейшие в мире,

но знаю, что такое есть любовь,

и не хвалюсь приятелям в трактире,

как я залез однажды к ней альков!

А наш король, а мы его вассалы,

ах, черт возьми, и я его вассал.

Уже ему все оды написали,

и я один лишь оды не писал.

И хоть живу я с королем не в мире,

поскольку не люблю хвалебных од,

я не мигаю никому в трактире,

чтоб намекнуть: король наш идиот!

Меня купить – напрасная попытка,

моя душа не ходит на базар.

Я не клянусь, но не предам под пыткой,

и это уже в битвах доказал.

И хоть на свете стороны четыре,

я тут живу и этот край люблю.

И не боюсь доносчика в трактире:

все говорю в глаза я королю!

* * *

Поле белое, безмолвное…

Черный гомон воронья:

Размечталось да раскаркалось

Про убитого коня.

Скачет конь, копытом цокает,

Даже ухом не ведет…

Все вы, черные, подохнете,

Раньше, чем он упадет.

* * *

Дворы стоят в прощальной вьюге астр.

В осенней сине-розовой метели!

Но почему я думаю о Вас?

Я Вас забыть должна на самом деле.

Естественно – минул разлуки час.

И я забыла. Быть виновной мне ли –

то музыка напомнит мне о Вас,

то краски неожиданной метели.

Естественны и музыка, и час,

и всюду Вы присутствовать посмели.

Дворы стоят в цветной метели астр.

И нет красивей и грустней метели!

Комментариев: 3
  1. Татьяна Ефименко, пожалуй, посильнее.

  2. Признаться, несколько смущён предисловием. Вспомнился старик Герцен: пышные сени, ведущие в убогие жилища.

  3. Ирина Духанова 15.07.2017 at 08:02 Ответить

    Федя, спасибо за комментарий. Весь твой негатив воспринимаю как оценку моего перевода. Для того что бы оценивать творчество самой Лины, тебе надо, как минимум, выучить украинский и почитать произведения этого поэта мирового уровня. Татьяна Ефименко могла сложиться в большого поэта, но не случилось. Сравнивать творчество автора двух великолепных романов в стихах, непревзойдённой лирики с творчеством автора нескольких десятков неплохих подражательских стихов некорректно.

Написать комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

ПОЗВОНИТЕ МНЕ
+
Жду звонка!