Переводы
Что ни народ – одно и то же горе. Что ни поэт – одна и та ж печаль.
С высоты возраста понимаю, что приехала в Украину еще довольно молодой, глупой и от этого дерзкой особой. На вопрос московского писателя, выполнявшего в наших местах заказ одного социалистического дважды или трижды героя, кто из украинских прозаиков мне нравится больше, я ответила: Гоголь. Но он же… Вот именно поэтому. И с молодым Сашей Ирванцом, выпускником Литературного института, позднее – стипендиатом Академии Замка Солитюд, мы не разговаривали, а ёрничали. Он скручивал бумажные самолетики на балконе областного театра и примеривался попасть ими на сцену, где разместились в президиуме руководители писательский организации.
А что нам оставалось? «Застойные» времена подходили к концу, но мы-то этого не знали, и от всего вранья, что сопровождало нас на протяжении жизни, чуть ли не от младенческой люльки, защищались таким вот юродствующим нигилизмом, прикрывая им и свое вынужденное в какие-то моменты на запуганной донельзя Западной Украине соглашательство… Я спросила Ирванца: «Ты что здесь, лучший поэт?» И ждала в ответ очередной клоунской тирады. Но с его лица неожиданно как будто сползла шутовская маска, на мгновения оно стало не только серьезным, но даже каким-то застенчивым:
— Нет. В Украине живет и работает Лина Костенко…
Имя это мне ничего не сказало, и я поняла важность темы не по словам, а по выражению лица: с таким лицом я могла бы произносить имена Астафьева или Шукшина. Имя застряло в беспамятной на имена голове и через некоторое время попалось на глаза в «Букинисте». Маленький, в черной твердой обложке томик произвел в моей жизни второй переворот (первый произошел в связи со школьным еще открытием Цветаевой).
Лирика потрясающей силы и чистоты, читанная перечитанная позднее «Дума про братьев неазовских», любимая Папуша из «Цыганской Музы», поэмы «Скифская Одиссея» и «Сад нетающих скульптур» обрушились на мою голову водопадом самых немыслимых драгоценностей. А ведь я еще не видела тогда главного произведения Лины Костенко – романа в стихах “Маруся Чурай” – одной из вершин мировой эпической поэзии. И впереди еще был тот день, когда, покидая Украину, я успею купить “Берестечко” — современное “Слово о полку Игореве”, переоценить значение которого в литературе славянских народов невозможно.
В общем, стало понятно, почему Ирванец не захотел шутить на тему о лучшем в Украине поэте. Украина имеет Поэта! А мы, лишенные «старшими товарищами» всех и всяческих идеалов, за любыми словами о чести, справедливости, правде машинально уже видящие фальшь и пошлость, имеем перед глазами живой пример мужества Гения, который «вывозить с бруду цей потворний час» (бруд – грязь, нечистота; потворний – чудовищный, уродливый; буква «И» в украинском читается как «Ы»). Нужно сказать, что мой украинский во времена первого знакомства с поэзией Лины Костенко был не многим лучше сегодняшнего немецкого. Но ее строчки меня «заклинали» (Цветаева писала, что ребенка необходимо «заклясть» нужными, пусть
даже непонятными словами, потом в нем все очнется), я их запоминала без труда, иногда не зная значения отдельных слов, строчки эти звучали во мне, повторялись, переливались… Так я учила «трагiчну, …безсмертну мову», которой «труну вже… й дiти власнi тешуть» (труна – гроб; власнi – собственные), и понимала, что «вони ж дурнi: вони знiмали мiрку» с ее «принижень», а не с ее «величi».
Поэзия Костенко стала совершенно неотъемлемой частью моей жизни: часто свои газетные статьи я предваряла эпиграфами из ее произведений, маленькие актёры в детском театре обязательно знали хотя бы по одному ее стихотворению, а книга «Избранного» неизменно лежала передо мной на столе. Если о романе «Евгений Онегин» Белинский писал, что он – «энциклопедия русской жизни», то без всякого преувеличения можно утверждать, что творчество Лины Костенко – энциклопедия нашей жизни, написанная мастером мирового класса. Переводить гениальные стихи нельзя бы, их нужно читать только в оригинале. Но не каждый может выучить языки и Гете, и Шекспира, и Данте, и Пушкина, и Костенко… А знать про такие вершины мировой культуры нужно. Поэтому я перевела для вас несколько стихотворений с украинского.
Ирина Духанова
* * *
Мастера умирают,
и память болит,
словно рана.
В барельефах печали застыла
мгновенья печать.
Подмастерья ж, к несчастью,
не стали еще мастерами,
А работа не ждет. И должно ее выполнять.
Тут приходят проныры
своей беспардонною стаей.
Потирая руками, берутся бесстыдно за все.
Пока гений стоит
и молчит,
и слезу вытирает,
Суетливая бездарь отары свои пасет.
Очень странный пейзаж:
косяками идут таланты.
И высокое небо
пригибает к себе суета
С мастерами спокойней. Они – как Атланты,
На плечах держат небо. Поэтому есть высота.
* * *
Под вечер выходит на улицу он.
Флоренция плачет вослед ему, но
те слезы напрасны: уже никогда
дорога его не проляжет туда.
Флоренция плачет: отсюда он, наш! –
Хотя прогнала, проклиная, она ж.
И гордый изгнанник ответствует: нет.
Есть тот у тебя кондотьер на коне.
И площадь осталась, как вечный укор,
где ты для меня разжигала костер.
Считай, что сожгла. И я умер. Сгорел.
Поспорили семь городов, чей Гомер.
А ты же, мой город, – тебя я любил! –
О, как же ты гнал меня прочь и травил!
Прославился, милый. Осанна тебе.
Пусть ирис цветет у тебя на гербе…
Он профиль ей дарит, венков не берет.
Где хочет – воскреснет, где хочет – умрет.
Одежда из тонкого сшита сукна.
Слегка лишь коснулась висков седина.
Он тихо идет, он неспешно идет.
Чело молодое. Он смотрит вперед.
Кто скажет о нем, что он старый, как свет?
Он – Данте. Ему только тысяча лет.
* * *
Сорванец пришел из Шарлевиля.
О Париж, он – молодой Рембо.
Среди лжи, торговли и насилья
постарайся уберечь его,
да хотя бы пожалей, чтоб выжил.
Грубиян? Прости, перерастет.
Он дерзит, поскольку он унижен,
может, потому и сумасброд.
Он несносен? Господа и дамы!
Этику нарушил, этикет?
Жизнь его – не ваша мелодрама,
вам-то ничего, а он – поэт!
Среди вас, чужих и бородатых,
может, ему снился Лангедок.
Он еще смешной и угловатый,
и ему семнадцатый годок!
В снах его легко возносят крылья,
Сердце – не приемлет мрак и гниль…
Мальчик уходил из Шарлевиля.
Мученик вернулся в Шарлевиль.
ДОЛЯ
Давно мне приснился престранный базар:
под небом в широком поле
для разных людей,
как простой товар,
продавались разные Доли.
Одни – что царевны, любо смотреть,
другие – беднее Миньоны.
Кто покупал себе Долю за медь.
А кто – и за миллионы.
Кто именем добрым платил своим.
Кто-то – будущим счастьем.
Кто-то – золотом золотым.
А кто-то – только блестящим.
Доли-гадалки, колоды дней
тасуя, ко всем тянулись.
Сами они набивались мне.
И только одна отвернулась.
Я глянула в лик, что яснее дня,
душою в очах читала …
– Ты все равно не возьмешь меня, —
сухо она сказала.
– А может возьму?
– Ты запомни навек, –
строго слова прозвучали, –
жизнь отдает за меня человек,
я ж горе несу и печали.
– Да кто ты такая?
Назваться пора!
Кто может и жизни стоить?
– Поэзия – это моя сестра.
С матерью правдой – нас трое.
И я её приняла, как закон:
не отступлю и на малость.
Ночь пролетела, закончился сон,
а Доля со мной осталась.
Я выбрала Долю сама себе,
и что со мною ни станется,
нет у меня претензий к судьбе,
к суровой моей избраннице.
ПОЧТИ ПЕРЕВОД
С ПРОВАНСАЛЬСКОГО
Я рыцарь и поэт, а не простой ханыга.
Я не служу чужому королю.
Я в отблеске меча читаю жизни книгу
и даму сердца издали люблю.
И хоть друзья мои прекраснейшие в мире,
но знаю, что такое есть любовь,
и не хвалюсь приятелям в трактире,
как я залез однажды к ней альков!
А наш король, а мы его вассалы,
ах, черт возьми, и я его вассал.
Уже ему все оды написали,
и я один лишь оды не писал.
И хоть живу я с королем не в мире,
поскольку не люблю хвалебных од,
я не мигаю никому в трактире,
чтоб намекнуть: король наш идиот!
Меня купить – напрасная попытка,
моя душа не ходит на базар.
Я не клянусь, но не предам под пыткой,
и это уже в битвах доказал.
И хоть на свете стороны четыре,
я тут живу и этот край люблю.
И не боюсь доносчика в трактире:
все говорю в глаза я королю!
* * *
Поле белое, безмолвное…
Черный гомон воронья:
Размечталось да раскаркалось
Про убитого коня.
Скачет конь, копытом цокает,
Даже ухом не ведет…
Все вы, черные, подохнете,
Раньше, чем он упадет.
* * *
Дворы стоят в прощальной вьюге астр.
В осенней сине-розовой метели!
Но почему я думаю о Вас?
Я Вас забыть должна на самом деле.
Естественно – минул разлуки час.
И я забыла. Быть виновной мне ли –
то музыка напомнит мне о Вас,
то краски неожиданной метели.
Естественны и музыка, и час,
и всюду Вы присутствовать посмели.
Дворы стоят в цветной метели астр.
И нет красивей и грустней метели!
Татьяна Ефименко, пожалуй, посильнее.
Признаться, несколько смущён предисловием. Вспомнился старик Герцен: пышные сени, ведущие в убогие жилища.
Федя, спасибо за комментарий. Весь твой негатив воспринимаю как оценку моего перевода. Для того что бы оценивать творчество самой Лины, тебе надо, как минимум, выучить украинский и почитать произведения этого поэта мирового уровня. Татьяна Ефименко могла сложиться в большого поэта, но не случилось. Сравнивать творчество автора двух великолепных романов в стихах, непревзойдённой лирики с творчеством автора нескольких десятков неплохих подражательских стихов некорректно.