Рассказы

Малярные байки
или
ВЗОРВАТЬ ЛИТЕРНЫЙ!

Однажды нас с напарником пригласили сделать ремонт в старенькой квартирке на Молдаванке. Хозяева тоже были не молоды. Их звали Раиса и Михаил. Сейчас эти имена вызывают определённые ассоциации, но тогда о Горбачёвых ещё никто не знал. Брежнев дырявил в пиджаке очередную дырку под четвёртую золотую звёздочку и откуда он знал, что его наградят? Понятия не имею! А мы тихонько строили свой маленький капитализм в отдельно взятых семьях, каждый по-своему.
Открою вам тайну: богатых маляров не бывает (перерывы между заказами сжирают весь навар), но те, кто мог позволить себе приглашать нас, как правило, уже встали на путь построения индивидуального капитализма.
Наш клиент с Молдаванки дядя Миша строил фуражки. Нет, не абы какие, а офицерские, с безмерно задранной к небу тульей, кокетливые фуражки-паруса, за которые порой наказывали, как за не соответствующие уставу. Но разве что угроза вовсе утратить погоны заставила бы офицера отказаться от такого чуда. Сказать, что дядя Миша делал их мастерски – это всё равно, что не просто промолчать, а ещё и нагло повернуться к собеседнику не лицом. Он делал их, как дышал – легко и естественно. Размещался дядя Миша в малюсенькой каморке, скорее напоминавшей кладовку, там и строил свои шедевры.

Мы обдирали старый набел, расшивали трещинки, починяли (автор употребляет здесь оригинальную терминологию одесской малярки) алебастром, заведенном на извести маленькие дырочки и трещинки и чистым алебастром дырки побольше, вытаскивали из стен все старые гвозди и шурупы, оставляя простор для творчества при развешивании картин и фотографий после ремонта, а дядя Миша строчил. Короткие и длинные очереди его оверлока сопровождали всё время нашего пребывания в этой гостеприимной квартире. Иногда, перекуривая перед очередным, сто первым взлётом на стремянку (потолки были не 2.40), мы глазели на его работу.

Было что-то завораживающее в том, как, держа в строго определённой позиции три разноцветных куска сукна, скажем, зелёный – для верха, чёрный – для тульи и красный для канта между ними, он быстро и легко подавал их левой рукой на оверлок. Педаль нажимал ногой, а правой рукой даже иногда жестикулировал.
– Я, ребята, тружусь каждый дрррррррррр день с утра дррррр до ве дрррр (неразборчиво). Вы дрр поверьте, дррр, я не жадный до де дрррррррр (неразборчиво), но люди дррр просят, ждут, обиж дрррррррр (неразборчиво). Да что там, дррррр, вы сами погля дррррррррр, ммне рабо дрр надо, – и он кивнул на толстенную пачку разноцветных конвертов, стоящих на полочке рядом с макулатурным изданием. Пачка потянула бы на «Три мушкетёра» и «Графа Монте-Кристо» вместе взятых. Разброс адресов впечатлял.

Дорогой дядя Миша!
Пишет Вам выпускная группа высшего офицерского училища из Владивостока. Один парень из нашего отделения был на каникулах у мамы в Одессе и привёз фуражку, что Вы ему сделали. Мы теперь все умираем от зависти и мечтаем о таких фуражках. Пожалуйста, очень просим, дорогой дядя Миша, сделайте нашему выпуску фуражки! Мы вышлем Вам размеры всех голов и деньги вперёд, только согласитесь! 
ПОЖАЛУЙСТА!!!!!!
Нам через месяц выпускаться.

– И что, возьмёте их заказ?
Дядя Миша печально покачал головой:

– У меня только две руки, а нужно и наше артиллерийское училище, и мореходку, и Николаевское, и Херсонское училище обслужить. Они ж меня, как эстафетную палочку следующим выпускникам передают, цену каждый квартал сами повышают, нарочного с деньгами за два месяца вперёд высылают. –  Дядя Миша встал чуть размять поясницу. – А для этих парней я ничего не могу сделать.
– Миша, иди, перекуси с мальчиками (это мы с Саней – мальчики), я закрутку взяла, икру из синеньких и жареные перцы.

Дядя Миша неохотно выпускает из рук почти готовый, вывернутый наизнанку «берет» – верхушку от фуражки:

– Рая, может тебе таки не надо столько закруток делать? Мы ж их за две зимы съесть не успеваем, даже с помощью Буртманов!
Я наворачивал вкуснейшую икру из синеньких, как у нас называют баклажаны, и часто поддевал вилкой очередной клинышек бархатного красного перца, плавающего в масле, щедро сдобренного чесночком. Саня тоже не отставал. Под эту закуску славно проскочили наши домашние бутерброды и, утолив первый зверский голод, я оглянулся вокруг. В кухне, где мы расположились, на буфете в одинаковых рамках стояло несколько фотографий.

– О! Так это ж Эллка, – воскликнул я, увидев одну из копировальщиц с моей бывшей работы в инженерном прошлом.
– Да, это таки Эллочка, дочка наших старых друзей, Буртманов.
Эллка Буртман умела классно целоваться и я, вспоминая наше совместное пребывание в колхозе, слушал тётю Раю уже вполуха.
–…так я и говорю, Нюся, а чего вы никогда не делаете закрутки? Это ж как приятно зимой к столу что-нибудь оживить! Нюся отвечает: «Ой, я вас умоляю, мине надо этот цурес? Чтобы я заместо пляжу и нашего Чёрного моря, чтоб оно било нам здорОво, отут в собственном поту купалась»?! А Додик, ну, Эллочкин отец, говорит: «Чего мы не делаем? Мы таки очень делаем! Нюся, а ну неси НАШУ закрутку»! А я продолжаю, мол, зимой же у маляров хуже с работой, я ж знаю, а так – какая – ни какая поддержка…
– Так Эллкин папа – маляр? Я не знал. А чего ж вы его не позвали, тётя Рая? – удивляюсь я.
– Додик не хочет с нас денег брать, а я так не могу, да и не хорошо это между своими, дома разговоры всякие, я знаю? Нет, это должны делать чужие люди, – Рая задумывается, но потом спохватывается и продолжает, – Так слушайте дальше, Додик открывает консервным ножом банку, что ему Нюся принесла, мы все кричим, зачем, зачем, полный стол уже (мы тогда Песах гуляли), но он-таки вскрывает банку до конца, а там… сотенные в рулончик плотно скручены!
– Видишь, Раечка, мы-таки да делаем закрутки!  Хохоту было… Ой, Додик – это умора!
– Эллка, видать, вся в него, такая же приколистка – добавляю я.
Эллка немного косила, и наш комсорг, Женька Цимерман, (это когда я в СКБ работал и с дипломом в пользу прокорма семьи ещё не распрощался) однажды на корпоративной, как это нынче модно называть, вечеринке грубо пошутил:
– Не пойму, на кого Эллка смотрит, на Саню или на Сергея Витальевича?
А она ему тут же оборотку:
– Будь у меня хоть восемь глаз, на тебя ни один не посмотрит!
А ещё вспомнилось, как Цимерман утром, в колхозе, после хорошего сабантуя, что мы устроили, поменяв два ведра картошки на ведро деревенского домашнего вина, глядел с ужасом в это ведро с разъеденной до состояния губки эмалью.
– Ребята, вы только посмотрите, что мы пьём!

Мы славно поработали в той квартире, атмосфера была лёгкая, домашняя, жаль только, не уговорили тётю Раю на более современный материал для потолков – водоэмульсионную краску.
– Известь здоровее! – убеждённо аргументировала она.
– Да, но известь низкого качества – возражал я.
– Так купите высокого, я же плачу!
Но высокого в Одессе не было…

Уж не знаю, в чём там было дело – в проходящем по Прохоровской допотопном, конвульсионно трясущемся трамвае, или в том, что дом был уже старым и «дышал» всеми своими стенами и перекрытиями, в паршивой извести, или дрянном, перемороженном гипсе, но через неделю после окончания большой комнаты, по потолку пролегла пара едва заметных, буквально нитяных трещинок. Конечно же, они пролегли именно там, где мы их тщательно починили.

Большая грязь была уже позади, обои поклеены, окна после покраски выскоблены и помыты, даже кошка Нахес* не металась в бешеном испуге по неузнаваемой, всегда прежде спокойной квартире, а умиротворённо вылизывала свои балетные конечности на родной подстилке фуражечного цвета слева от телевизионного кресла.
Нас так хорошо принимали! Мы старались вовсю, работали аккуратно, и даже собрали большой мусор перед оклейкой обоев, (эта операция требует чистоты). Дядя Миша и тётя Рая были простыми людьми, но у нас сложились предельно корректные, можно даже сказать, деликатные отношения. Мы спрашивали, а не помешает ли тут ведро с клеем, который мы хотим замочить на ночь? Они – а не помешает ли нам, если после уборки большой грязи мы наденем не свои грязные «гавы», а их тапочки?
– Ах, что вы, конечно, никаких проблем!

Что греха таить, многие из клиентов предпочитали приглашать именно нас, бывших инженеров, элементарно боясь сопутствующей традиционно пролетариату грубости и хамства. Некоторые – просто не зная, как следует контактировать сегодня с рабочими. Можно ли их одних оставлять в квартире? Что дОлжно просить, а что следует требовать? Ведь эти отношения, возникая в новой эпохе, требовали и новых стандартов, не говоря уже о том, что многие наши клиенты ранее и думать не могли о покупке подобных услуг, не имели и никакого опыта.

Однако философия – философией, а нам было страшно неудобно в этой ситуации. Мы уже подумывали, то ли снова расшивать трещинки, то ли расстаться счастью денег в качестве отступного? Ну, очень уж ситуация была неприятная! Это ж надо было проработать душа в душу с хозяевами почти две недели, чтобы приплыть к такому финалу! Так заботиться о благодатной атмосфере и радоваться её чистоте, чтобы в итоге вляпаться!  Очевидно, все эти эмоции легко читались на наших кислых физиономиях. И тут тётя Рая без всяких предисловий начинает рассказывать анекдот:
– Однажды муж приходит с работы, а жена ему и говорит: «Давай, перехвати быстренько, я уже подогрела, и идём в кино, у нас билеты на 19:30.» «Слушай, давай не пойдём, у меня что-то живот целый день крутит, пучит, неудобно как-то, ну как я там, в кино?» – уговаривает муж. «Ой, шо ты переживаешь?! Фильм про партизан, начнут там стрелять, взрывать, ты же знаешь как там у них, а ты под этот тарарам легко решишь проблему со своими газами». Короче, уговорила. И вот сидят они в зале, его распирает со страшной силой, а эти скоты партизаны, как назло, не стреляют, не взрывают, а тихонько подбираются к сильно охраняемой железнодорожной ветке, где должен пройти ужасно секретный литерный поезд, о котором никто-никто не знает. Но партизаны-таки знают и всеми силами стараются его взорвать. Бедный мужик держится уже из последних сил и даже пару раз вставал, чтобы уйти совсем, но люди начинали шикать, а жена притянула его за рукав обратно. И вот, уже в самом конце фильма они-таки сняли тихонько часового, подкрались и подложили бомбу… Гремело так раскатисто и громко, что бедняга легко, быстро и с кайфом пустил ветры, его совсем не было слышно! Стало так хорошо, легко, и фильм такой симпатичный, и вообще… Только один ворчливый гражданин с большой лысиной, сидевший на ряд ближе к экрану, громко проворчал:  «Это надо было полтора часа подкрадываться, чтобы взорвать эшелон с дерьмом!»

Но дядя Миша нас успокоил:
– Ничего, ребята, идите с миром, эта трещина была, есть и будет. Нас не будет, дома не будет, а трещина будет! Мы ремонт уже сколько раз ни делали, а она спокойненько вылезает снова. Не переживайте, всё путём, вы честно отпахали, я ж видел! Вы думаете, я строчу, так я не вижу? Я всё вижу!
И мы распрощались и ушли.

Когда я встречаю на улицах военных в фуражках с высокой тульей, я вспоминаю дядю Мишу, чтоб он был нам здоров, и его дрррррр, его ловкие пальцы и тётю Раю с её закрутками, и эту чёртову трещину.

* если кто не знает, так нахес на идише – счастье

 

Как кушает Одесса?
Вот видите? Вы уже читаете, хотя сами прекрасно знаете ответ: Одесса кушает со смаком. Если банально перевести слово «смак» с украинского, получится постное, скучное, как пень, словцо  «вкус».  Но со смаком или смачно – это на самом деле гораздо шире, шикарнее, вкуснее что ли…

Вот  как это звучит: «Мы вчера посидели в «Шаланде», пожевали шашлычка, но комары поели нас с таким смаком!»

Нет, шучу, шашлык мне понравился. Да и саму «Шаланду» я помнил совсем другой. Когда-то она была экзотичным шалашом, украшенным рыбацкими сетями, вёслами… Молодые ядрёные рыбачки-Сони в тельняшках подавали дымящийся шашлык, а охладить страсти, если вдруг таковые накалятся, можно было в двадцати метрах, в ласковой водичке Чёрного моря. Нет, я не говорю, что все изменения – к худшему, отнюдь! Шаланда стала настоящим рестораном, да ещё и с гостиницей! Рыбачки не перевелись, но теперь они одеты в красную элегантную форму. Вот только я с тех давних романтических пор сетей и вёсел заметно потерял в качестве.  Жаль, что не в весе!

И если б только о «Шаланде» речь… Разве в Одессе больше негде заморить червячка? Я его, бедного, за десять дней так «заморил», что округлился на три кг! Колбаска «Московская», тортик киевский грильяжный или просто «Киевский» (сколько раз я лопал его во сне!), творожок, ветчинка, йогурты… Нет, Одесса не лишилась своей прелести!

Вот скажите, что мы искали за бугром?

Свободы?  Её теперь и на родине навалом! Имей бабки, и ты свободен, ну а нет, так… свободен!

Небоскрёбов?  Их тут тоже теперь есть. Да ещё какие красавцы! Достань пол-лимона баксов, и живи себе в нём на здоровье! Даже объявление читал: продаётся! Да ещё не очень высоко – если лифт гавкнется, можно пешочком дочапать.

Крутых тачек? В Одессе я встретил больше «Лексусов», чем за всю жизнь в Германии! Подумал даже, что где-то возле Привоза филиальчик завода забабахали… Но как они, япона мать,  по этим горбам и ямам ездят и не разваливаются?! Парадокс! А между тем горбатым по-прежнему называется всего лишь один мост. Нашли, понимаешь,  виноватого!

Нет, эту поездку мне предстоит ещё переваривать какое-то время. Я попал в иной мир, лишь слегка напоминающий оставленный мной 20 лет назад.

Путь моей родины в капитализм стремителен, порой дерзок и жесток, порой захватывающе красив. Одно ясно – он так скор, что у него все шансы в чём-то обойти старушку Европу. Нет, не в постройке Порше и Даймлера  – пока — нет,  –  но в умении отдыхать, обставлять роскошью свой быт, в умении оторваться… Будем надеяться, что ремесленники подтянутся и научатся производить вещи, удовлетворяющие взлетевшим запросам населения. А пока тут почти всё покупное вплоть до картошки. Хотя отделочники уже выросли неописуемо. Да у них и не было иного выхода: КЛИЕНТ требует! А это святое.

Преображается сервис. Люди, разделённые прилавком, перестали быть непримиримыми врагами, я ни разу не слышал грубости в магазине или ресторане. Повезло?

О-о-о-чень порадовал меня бульвар Жванецкого. Хотя разве это не естественно  –  разве не прославил Михаил Михайлович Одессу больше, чем любой из современников? И почему бы заслуженному человеку не получить признание при жизни, а не по традиции  –  после?! Скажу честно, горжусь этим беспредельно. Такое решение делает честь отцам города.

Там же, на бульваре Жванецкого, подражать короткой, но жутко концентрированной, хлёсткой прозе которого я всегда пытался, находится и единственный в своём роде памятник апельсину – тому самому, спасшему Одессу более двухсот лет назад…
Нельзя не порадоваться и появлению памятника Леониду Утёсову, сидящему на скамеечке в городском садике. Сколько тысяч одесситов и гостей города уже подсаживались к нему на эту скамейку, чтобы сфотографироваться на память!

Недавно, в 2012 году поставлены памятники Владимиру Высоцкому и Александру Суворову, существует уже памятник Кисе Воробьянинову и Остапу Ибрагимовичу Берта Мария Бендер Бею, и бог знает, кому ещё…
Пожалуй, самой значительной новостью в теме памятников следует считать воцарение на прежнем месте памятника Екатерине (хммм… с воцарением памятника царице каламбурчик вышел!)  В основании памятника имеются так же полновесные скульптуры её соратников. Долгое время при советах на этом месте стоял не блещущий элегантностью памятник потёмкинцам. Для меня было приятным сюрпризом то, что всё это время памятник находился в музее, кажется краеведческом.

С памятником Екатерине, вернувшимся на прежнее место, у меня вышел курьёз. Я сидел на лавочке напротив памятника и рассказывал одной пожилой женщине, что помню времена, когда на этом месте ещё стояли «Потёмкинцы» (вернее, памятник им), внучка или дочка моей собеседницы решила трактовать мой рассказ по-своему и спросила с издёвкой:

– Может и вовсе это вы тут стоИте? – при этом эрудитка показала на скульптуры сподвижников императрицы… Вот так красиво взяла на понт одессита (!) гостья города!
Одесса – город неповторимого юмора и разводов. Нет, речь идёт не о расторжении брачных уз, а об элементарной надуриловке, без которой Одесса просто вынуждена будет поменять своё овеянное славой имя на Вапнярку, Жмеринку или ещё какие-нибудь Нью-Васюки.
Разводы бывают самые разные, например одним из самых распространённых разводов последних лет является игра в напёрстки. Это гарантийная игра, ибо фирма веников не вяжет. Вы можете сначала выиграть, может даже пару раз (для затравки), ну а потом Вы оставите все свои денежки у напёрсточника.
Есть ещё развод, который начинается словами: «Простите, мужчина, это не Ваш кошелёк?» Есть и прочие, но я не собираюсь вас просвещать, вы можете это делать за свои собственные деньги, а то ведь никакого удовольствия не останется от встречи с городом легендарных карманников, мошенников и бандитов.

Сегодня в Одессе разводят мужчин, ибо женщины на такое фуфло просто не купятся.
Вы себе мирно гуляете в центре города или, скажем, в Аркадии и вдруг видите прямо на аллее такую себе букву «П» из нескольких планок и подпорок высотой где-то около двух метров. Вы можете продемонстрировать своей подружке, какой вы сильный или точнее, какой вы лох. За 250 гривен (примерно 25 евро) вам предлагается повисеть на перекладине (даже не нужно отжиматься, только повисеть) несколько минут и получить вознаграждение. Ну и что, возьму и повисю, нет, повисню, нет повисну, нет, повишу (вот, правильно, повишу)!  А фига с два! Через пару минут комедия будет закончена: пальчики разожмутся сами собой… В чём же тут понт? Верхняя перекладина сделана из трубы, посаженной на подшипники. Под тяжестью вашего веса труба повернется, а в таких условиях не повисит долго и крутой спортсмен.
25 евро вы непременно проиграете,  деньги не такие уж большие, зато вы опробовали на себе одесский развод. Добро пожаловать!

Буду вспоминать, и осмысливать дальше…
Привет оттуда
Дедок, надо сказать, был очень приличный. Не ворчал, не вредничал, не бил себя кулаком в грудь, мол, я в ваши годы… «Слава богу, с голодухи не умираем, чего и вам не хуже», – вот Вам и характер его, и платформа, и кредо. Встречаются среди стариков такие не часто, обычному среднестатистическому экземпляру всё кругом не так и все вокруг сволочи…
Дочка его, имевшая маленькую «купи-продай» фирму, нередко забрасывала Деду в деревню «наркомовский паёк», как он выражался, а Сын жил за границей и посылал пару сотен долларов, когда надо. Как правило, было не надо. Но иногда, раз в год-другой, Дочка делала по телефону прививку братишкиной совести, и приходил перевод. Дед с Бабкой продолжали жить более чем скромно, обходясь огородом да грибами. Ах да, забыл, меню разнообразилось ещё диетическими яйцами от придворной несушки. Привычка экономить была столь сильна, что деньги клались на книжку, и проматывало их государство. Что сделаешь, трудные времена перехода! Впрочем, у нас они всегда трудные и в переходах наших рождались и умирали поколения.
Дедок воспринимал действительность, как погоду, умудряясь смотреть на вещи философски. Хорошо ему, скажете Вы, за детками справными, да под курочку-то философствовать! И будете неправы, ибо был он таким всегда. Когда пришла пора – и под ружьё встал, и воевал, разве, может, спокойнее, вдумчивее других, без суеты геройской, за что был уважаем и солдатами, и начальством. После войны завлекали его карьерой профессионального военного, но отказался он наотрез – не моё, мол, это – и всё тут.
А как же, спросите Вы, умудрялся он при нынешней нашей такой-разэтакой жизни всегда спокойным оставаться?! Уж и не знаю, понравится ли Вам мой ответ, да только иного у меня всё одно нету. Вот он, мой ответ: Бабка у него была послушная и не злая! Он, бывало, спросит: «А что, Бабка, грибки у нас есть ещё солёненькие?» А Бабка (я ж говорю, справная тоже была, сноровистая, а главное, не вредная) шасть в погребок и стоит уже на столе плошка с маслятами весьма завидными, и шкалец прохладный, нетрудовой запотелости, тройного перегона, да мисочка с капустой кисленькой с красными шариками клюквы.
И правда, меркувала себе Бабка, чего скакать-то по три раза?! Чай, не молодая уже! Да и живём, небось, вместе не первый десяток лет. Коль Дедок про грибочки речь завёл, стало быть, душа просит маленького праздника и уюта. Больше двух-трёх стопариков Дедок и не принимает, а эта диетическая доза когда-никогда в нужном настроении и под правильную закусь оприходованная, токо в жилу, для дезинфекции трубного хозяйства, да против Рины этой поганой способствует!
«Какой такой Рины?» – спросите Вы. И Вам охотно объяснят, что Рины бывают хорошие и плохие. Вот Рина Зелёная – хорошая,  даже очень… была хорошая… А есть, зараза такая, Холисти-Рина и её так просто не прикончишь, потому, что она в крови…
Бабка ставила на стол две стопочки – чуток пригубить надо будет, не любит Дедок в одиночку стопарик поднимать. Грибочки солил он сам. Не всякие по его разумению в дело годились, а исключительно «чтоб глазу было вольготно». Вот так! К тому ж рецепт у него был «особо-секретный». Что-то Дедок такое колдовское сооружал, что многих компонентов требовало. Шла туда и горчица, и лист дубовый, и лист вишнёвый, а лавровый, так само собой, не удивлюсь, если читал он над грибочками заклинания или мантры, ибо получались они от раза к разу качества стабильно-неизменного и вкуса волшебного.
Дедок, собственно говоря, рецепт в тайне не держал, а секретным его только так, «для уважения вкусовых качеств» называл, однако никто в округе сравниться с ним не пытался и рецепт не спрашивал. А он бы дал! Но не станешь же с таким рецептом к людям приставать и самому его насильно в руки пихать! Не говоря уже о том, что требовались для этого руки не абы какие, а соответственные.
Сосед по-своему объяснялся в любви к особому засолу: «Я одного в толк не возьму, как ты, Дед, при такой закуси не спился ещё?!»
– Спиваются или очень мягкие, или слишком жёсткие и этим слабые! А я – обыкновенный, – объяснял Дедок.
На всё у него было своё понимание и толкование. Он верил в Бога. Иногда молился, а то просто сидел с закрытыми глазами, и что там происходило под его седым ёжиком – неизвестно. Бабка спрашивала сначала, что это, мол, с ним, а потом уже и сама была в курсе дела и могла даже компетентно объяснить интересующимся: «…Значит, направляет ЕМУ свою любовь и дружеское расположение», – при этом Бабка почтительно показывала пальцем в потолок.
Потолок уже пора было бы побелить. Раньше Бабка и сама бы справилась, никого не спрашивая. Дождалась бы, когда Деда на рыбалку на озеро позовут, и побелила. Без Деда она бы быстренько всё сделала. И к приходу его всё было бы уже и побелено и помыто, и на местах стояло. Дедок не терпел дома никаких перемен. Кавардак, связанный с побелкой, воспринимал настороженно и болезненно, передвигался по комнате, как и их серо-дымчатая кошка Милка, несмело, с опаской ступая на расстеленные клёнки, и старался выбраться из комнаты как можно скорее. Теперь Бабка была уже не та, голова порой кружилась, да и сил заметно поубавилось. «Ничего, как-то сдюжим», — говорила она.
Дедок сильно уважал оккультную литературу, особенно интересовался темой жизни после смерти. Сосед посмеивался: «Да на кой тебе, Дед, эти сказки?! Всё равно пойдём правнукам червей на рыбалку разводить!»
– Да как же это тебе так всё пополам, а? – заводился Дедок. – Небось, в отпуск едешь – так и в карту глядишь и про погоду тамошнюю выспрашиваешь. И про комарьё, шоб твою нежную, понимаешь, задницу не покусали! А туды, дык мы ж совсем уходим! …Или, всё ж таки, не совсем? – и с этим вечным своим вопросом задумчиво уходил, забыв уже про легкомысленного соседа. Теория реинкарнации захватывала Дедка целиком.
– Представляешь, старая, я, может, в прошлой жизни был твоим сыном! Или так – я сидел в тюрьме, а ты меня охраняла, – выдавал Дедок свою трактовку прочитанного, чем приводил Бабку в благоговейный трепет перед своей мудростью.
– А где же это ты, старый, у нас женскую охрану видел? – все же пыталась возразить она.
– Темнота! Там оно могло так повернуться, что ты в прошлой жизни очень даже… мужчиной была… был… была. Вот так оно могло запросто отчебучиться! А что у нас, так ентого тебе тоже никто не обещал. Может ты вообще в прошлой жизни гасала верхом на коняке с голыми титьками и пуляла усех мужиков, что твоих кроликов с лука!
– Да будет тебе дурить-то! Уже тама одной ногой, а усё про голых баб! Срамота!
Быть «тама» Дедок принципиально не желал. В завещании написал, чтобы после смерти его кремировали, причём не раньше, как через три дня (так рекомендовал его кумир Лабсанг Рампа). Пепел должен быть развеян… – тут он долго не мог решить, где конкретно, ибо море было слишком далеко, а других достойных для этого мест он попросту не мог припомнить, потом сформулировал: «…где Бог на душу положит». Дед был уверен, что Бог положит, как надо.
Для надёжности Дедок не раз ещё Бабке в присутствии соседа разъяснял: «Чтоб никаких мне могил, червяков и памятников! Деньги ещё на ето выкидывать да пьянь кладбищенскую ублажать! Фиг вам!»
Бабка долго не решалась обсудить с Дедом вопрос касаемо его завещания: «Несподручно как-то, а ежели потом и вовсе поздно будет? Лучше скажу. Дедок не раз повторял, мол, дулю в кармане не держи, она тама гниёть! Скажу!»
– Дед, ты уж не серчай, а только где ж мы тебе краматория тута сыщем? Я слыхала, токо в самом городе ета бесова печка горит. Дык ить вёрст, почитай, триста до него! – отважилась, наконец, Бабка.
– Не боись, усё под контролем! Сосед мне побожился, спалит мои кости в кузне своей, как у Тибете! Токо, понимашь, токо… – вздохнул Дедок, – тады юдаизьму надо брать!
– Ты чё, Дед?! Тебе ж стручок твой тут же и отчекрыжут!
– Тогда уж будет без разницы! – Дедок невзначай отвернулся. Минут через пять, совладав с нахлынувшим, продолжал: «Гроб к нему в печку, зараза, никак не лезет! Уж мы меряли, меряли… – никак! А иудеев можно в саване хоронить.
– Это Кара-Кум которая?
– Иди, Бабка спать, перепуталось у тебя всё! Литературу игнорируешь, вот мозги и слипаются! Иди, умаялась, небось. Усё путём, люди помогут, не в пустыне, чай, живём… ха, эк учудила, Кара-Кум! Не дашь ты мне от старости окочуриться, со смеху коньки отброшу!
Вскоре они легли. Дедок долго ворочался, вздыхал. Не спалось и Бабке. Молчали. Первой заговорила жена:

– Чё торопишься так, Дед? Вся жизнь галопом да в мыле! Только вот чуток очухались, а ты уж дёргаешься, суетишься… нет бы на крылечке кости греть!
– Вот поэтому организую нынче, чтоб никому потом не дёргаться. Завтра с соседом в город еду, кой-чего по мелочам уладить надобно, тогда и отдыхать можно!
– Добро Дед, тебе виднее… опосля, стало быть, отдыхать, нда… а как мы раньше-то отдыхали, запамятовал, небось?
Дедок не забыл. То у них междусобойные секретные слова были – «пойти отдохнуть». Он часто думал, ну за что отобрали у них со старухой это счастье? Кому оно мешало? Вот уж вечер, совсем-совсем вечер, а эта радость, это чудо жизни к ним уже никогда не заглянет. Нет, в другой-то жизни оно всё будет, не может не быть, но в остатке этой…
– Бабка, я читал, лекарство есть одно хитрое… прям чудеса творит! Видала, как заклинатели дудочкой любого змея в струнку поднимают?
– Ну, Дед, ну заклинатель хренов! Одно на уме! Не разберёшь тебя… то умирать собрался, а то… про змея свово вспомнил, эк тебя заворачивает, однако! Я думала, ты уж ружо то на стенку повесил, отстрелялся, – удивлялась Бабка.
– Отстрелялся, твоя правда. Но я с этим не согласен! А что касаемо жизни и смерти, дык то ж подружки не разлей вода. Одна уходит – другая тут как тут, и наоборот.
– Ой ли, подружки! Одна другую на дух не переносит, – не соглашалась старуха. Последнее слово осталось всё же за Дедом:
– Смерть – это не конец, а начало. Я тебе оттуда весточку пришлю, не боись!

Встали ранёхонько. Дед уехал с соседом в город. Всего через четыре часа он уже говорил с Сыном. У Сына всё было в порядке, Дед приступил к главному.
– Тебе, сынуля, два поручения. Я ведь не часто тебя беспокою?
– Да уж, надоедливым тебя не назовёшь, лет десять прошло, как ты леску японскую просил. Говори, отец, коли могу – сделаю.
– Сколько бы нонче отдавать, если взял взаймы 10 рублёв в 1925 годе? Могёшь по науке прикинуть?
– Батя! С такой неправильной памятью тебе дорога в бизнес перекрыта навсегда! – Сын произнёс несколько слов на чужом языке, ему ответили, будто переспросили, он повысил голос.
– Не волнуйся, отец, сейчас посчитают.
– Токо ты, это, с процентами, как в сберкассе лежало, ага?
– Ну, ты даёшь, отец! Оно бы там уже 7 раз пропало! Ну, посчитают, конечно, хотя, ты же понимаешь, это весьма приблизительно. Давай пока второй вопрос.
– Я тебе послал сегодня письмо заказное. Ты его открой, перепечатай, короче, там усё ясно написано, разберёшься. Но шоб в адресе было «ЗЕМЛЯ».
Сын заверил, что всё исполнит в точности. Его мысли крутились у первого вопроса – только что принесли листик с приблизительным расчетом.
– Батя, там набежало, чисто условно конечно, как говорится, плюс минус лапоть, 2-3 тысячи долларов. Но учти, оно набежало только потому, что ты этого захотел, а на самом деле – это всё очень виртуально.
– Сынок, я эти деньги должон. Мы с Васькой заработали тогда десятку у одного хмыря, но он их не отдал, зажулить порешил. Я потом при случае растолковал гаду, и деньги наши забрал, токо Васька числился уже «без вести». Потом он с плена вернулся, а я в Сибири, так и не свиделись… Он говорил, нема у него никого, а недавно я узнал – есть! Внучка Васькина, понимашь, в райцентре живёт! Во как вышло.
– Но половина-то твоя?
– Кака така половина? А, с червонца того, верно. Запамятовал.
– Добро, отец. «Жаба» давит, конечно, но раз тебя этот долг давит ещё сильнее, чем меня «жаба», присылай её адрес, получит она штуку баксов. Везёт некоторым! Ну, батя, всё?
– Таперича усё. Спасибо, ето такое дело, знашь, прямо камень с души! Целую тебя, сынок!
Приехал Дед поздно, вымотанный и сразу завалился спать. Утром, дождавшись пробуждения супруги, принял он две таблетки и ей дал одну. Вскоре пришла пора «отдыха». Бабка только дивилась и без конца повторяла: «Как есть заклинатель… хренов»!

Вскоре дед умер. Всё было сделано согласно завещанию, только в иудейство Деда не пришлось обращать – прилетел сын и организовал кремацию в городе. На обратном пути остановился на мосту, высыпал пепел. Порыв ветра подхватил пепел и буквально рвал небольшой сосуд из рук. Сын понял, и сосуд тоже бросил в воду. Слёзы будто только и ждали этого. «Он отдавал долги, надо было сразу лететь, застал бы ещё», – оправдывался Сын. Хотя, кого обманывать? Он понимал это и тогда.
Через недели две пришло Бабке письмо. Оно было без обратного адреса, на красивой розовой с золотом бумаге с толстозадыми ангелочками.

«Бабулька! У меня всё в порядке, осваиваюсь. Опосля писать не смогу, еле-еле упросил, шоб токо один раз. Я тут в учебном центре, учуся цельный день, но жуть как интересно. Питают хорошо, делаю зарядку. Целую, твой Дед». 

08.03.2017