Стихи

Россия, Родина, Господь…

ПРОРОЧЕСТВО

И на земле, и во вселенной
с лихвой и драм, и передряг,
но звезд потухших свет нетленный
летит, рассеивая мрак.

И будто бы из ниоткуда,
и явленная неспроста,
сияет вновь, как Божье чудо,
земля спасённого Христа.

И явственнее откровенье,
что не погаснет небосвод,
пока сияет свет нетленный:
Россия, Родина, Господь.

И верю я, умолкнут грозы,
ну, а пока — поклон векам
за эти радостные слёзы,
за летний дождик по щекам.

За всю любовь, за все печали,
ниспосланные мне с небес,
за все далёкие причалы,
за мой вечерний благовест.

В земле истлеет лист осенний
и грешная утихнет плоть,
но не погаснет свет спасенья:
Россия, Родина, Господь.

***

 «Умираю не срамя»
Надпись в каземате Брестской крепости
Был ли он новобранцем зелёным
Или кадровым строевиком,
Но когда расстрелял все патроны
Бой продолжил гранёным штыком.

На стене, испещрённой осколками,
Обращаясь ко всем временам,
Начертал завещанье короткое,
Словно главную заповедь нам.

Загляделся затем в небо синее,
Сквозь глазницы бойниц, или сил
Недостало ему, только имени
Камню чёрному не сообщил.

И с тех пор в это небо без краю
Шепчут стены, тот голос храня:
«Я сейчас, не срамя, умираю,
Вы живите потом, не срамя…»

***
Что случилось, где снег в январе,
неужели и тут беззаконье,
кто банкует в жестокой игре,
кто хозяин ваш, чёрные кони?

Старый ворон-крупье или бес
крутят снова рулетку сомненья,
но в Крещенье чистейший с небес
опускается снег, как Спасенье.

Шалью белою на купола,
в сердце – светлой любовью и грустью,
дай, Бог, страждущим хлеба, тепла,
Боже, дай оставаться мне русским.

Не навечно молчание птиц,
я безмолвие это нарушу,
а рядами колючих границ
никогда не спасти наши души!

***
Болит плечо… осте(о)хондроз,
бес потирает ручки плутовато,
а генералы ушлые из НАТО
в Прибалтике решают наш вопрос.

Загадочная русская душа,
а, впрочем, в чём и где она загадка,
в том, что всегда на заднице заплатка,
и, как всегда, в кармане ни гроша.

Не спорю, в НАТО ушлые ребята,
способные совать повсюду нос,
я уважаю Микки Мауса, как брата,
но мне роднее русский Дед Мороз!

ПЛАЧ МАТЕРИ

Ой, да укатилось ясное солнышко,
Ой, да упало оно за высокую горушку,
Ой, да за что мне такое горюшко,
Ой, да кто ответит мне хоть словушко?!
Разлетелись все мои детоньки
По большому по всему белу светоньку,
Улетели птенчики во чужи края,
Чтобы плакала день и ночь одинокая я.
А зачем одной-то мне наш большой дом,
Что я буду одна делать – думать в нём?
Буду ходить по просторным комнатам
Да глядеть в окна пустые, не идёт ли кто там.
Я ли вас не грела, не баюкала ли,
Не кормила что ль, аль теплей не укутывала,
Как растила вас, всё думала-работала:
Это детки мои, это радость моя около.
А теперь мне на старости одной куковать,
Чем же я была для вас плохая мать?
А когда пойду я в большой наш огород,
Некому бурьян вырвать да грядки прополоть.
Сколько было ягоды-то и цветов в нём,
А теперь колючей травой зарастает он.
Заскрипит ли ночью старая калиточка,
Я скорей к окну, смотрю в темь-ноченьку,
Может, то не ветер, а моя кровиночка,
Может, это вдруг сыночек или доченька?
Где вы, где вы, мои глупые детоньки,
Не на счастье раскидало вас по светоньку.
Ты лети-прилетай, сынок, быстрым соколом,
А вы, доченьки сизыми утками,
Да побудьте хотя бы денёчек около,
Ну, хотя бы денёчек с минуткою.
Ой, да проснулось ясное солнышко,
Ой, да согрело высокую горушку,
Ой, да растопи ты ещё моё горюшко,
Ой, да услышьте кто моё словушко
последнее!..

***
Рябина, калина – о чём же мы спорим,
их ягоды с привкусом сладким и горьким,
была бы Россия, была б Украина,
о чём же мы спорим – калина, рябина…

От снега и стужи деревья седые,
как матери наши, тревог не тая,
всё шепчут нам вслед:
«Что ж вы, дочки родные,
Как же вы так, сыновья?!.»

БЕСПРИЗОРНЫЕ ДЕТИ РОССИИ

Мы в бреду сумасбродных идей,
словно в дьявольском пьяном угаре,
растеряли своих сыновей,
дочерей на всемирном базаре.

Вашей правды – на медный пятак,
вы у совести лучше спросите,
как ласкают бездомных собак
беспризорные дети России.

Как ты можешь так жить, человек,
забавляясь в Москве и Лондоне,
когда падает, падает снег
и не тает на детской ладони.

Мы в плену виртуальных затей
променяли под шелест долларов
золотые улыбки детей
на гламурную муть сериалов.

Сколько их — Куршевелей, Багам,
сколько дремлющих там на рассвете,
а в России по тёмным углам
коротают ночлег наши дети.

Что же вы, квартиранты Кремля,
капитаны великой державы,
разве гибельный путь корабля —
это наше последнее право?..

Пусть приснится и вам, наконец,
как клюёт свои хлебные крошки
недоверчивый к взрослым птенец
у чумазой девчонки с ладошки.

Я молюсь, чтоб на Страшном Суде
дети нам эту подлость простили,
чтоб в грядущей вселенской судьбе
беспризорной не стала Россия.

СМЕРТНАЯ БИТВА

Косточки павших ещё не остыли,
но их не скоро найдут,
недруги вновь полонили Россию
И на погибель ведут.

Что же ты смолкла, весёлая роща,
где твой былой разговор,
ветер чужие знамёна полощет
нам на беду и позор!

Где ты скитаешься, славный мой воин,
что приключилось с тобой,
девку ласкаешь иль снова в запое,
или от слёз ты слепой?.

Иль чересчур натерпелся ты страху,
впрочем, к чему тут укор,
если не сохнет кровавая плаха
и разгулялся топор.

Как бы там ни было, все мы под Богом,
время тоску развести
и, помолившись пред дальней дорогой,
русские стяги взнести.

Видишь, сверкают щиты нам удачей,
слышишь, кольчуги звенят,
женщины наши глядят вслед и плачут,
и возвращаться велят.

Времечко, значит, и наше приспело,
поторопи, брат, коня,
русское небо опять почернело,
не сосчитать воронья!..

Косточки павших еще не остыли,
а наш наступает черёд,
вечная битва идёт за Россию,
смертная битва идёт.

СТАРИКИ

Вот уж год, как от деток вестей
ни плохих, ни хороших…
–  Дождь прошёл, попасу я гусей,
где, старуха, галоши?!.

Где мой плащ на собачьем меху,
фронтовая фуражка,
глянь в кладовку-то там наверху,
да плесни чего в фляжку.

Не перечит старуха ему,
да и что тут перечить,
был контужен снарядом в Крыму,
получилось увечье.

Чай, не изверг и, чай, не сосед,
свой, родимый калека,
ну, находит порою, да след
доживать до скончания века.

А старик офицерский ремень
затянул, взял планшетку,
гуси  –   повод, а он в этот день
должен снова в разведку.

Накрошил про запас табаку,
поглядел  на икону…
Шевелился осколок в мозгу,
лес шумел монотонно.

Враг засады укрыл впереди,
обойдём по оврагу,
ведь не зря под плащом на груди
рядом с орденом Красной Звезды
есть медаль  «За отвагу».

А старуха в домашнем плену,
набираясь терпенья,
то и дело подходит к окну
и, крестясь, ждёт его возвращенья.

ПРОСЬБА

Как бесы меня водили,
где только ни стерегли,
бежал я, как лошадь в мыле,
дорогами грешной земли.

Кружили, не отпускали,
и пропадала жизнь…
Многая есть печали
в мудрости и во лжи.

Не для себя у Бога –
для сына и для жены
прошу я совсем немного:
пусть будут светлей их дни.

А я свои именины
устрою в глуши лесной,
и веточку от рябины
потом принесу домой.

Наполним, давай, бокалы,
упрямый мой муравей,
хватит сражаться, малый,
с соломинкой на рукаве.

Родина не за горами,
чужбина и та в груди,
обидно, что в этой драме
нас некому рассудить.

По Божьему по закону
идём, не теряя дней,
много дорог есть к дому,
нас выбрали, что трудней.

Я рад огоньку рябины
и своему шалашу…
Прошу для жены, для сына,
а для себя не прошу.

ПОДАРОК

Крестный дядя мой с деревянной рукой,
но вернулся назло похоронке…
подарил для меня заводного коня,
как звенели от счастья подковы!..

И была у коня грива ярче огня,
колокольчик плясал под дугою,
и скакал я во сне на кауром коне,
чтобы солнце догнать за рекою.

А три дяди других, молодых и больших,
полегли на фронтах поголовно,
не пришлось хоронить, слёзы ветром сушить
над могилкой в германской сторонке.

Мою бабушку, знать, Василисою звать,
то её все сыны убиенны,
что ещё тут сказать, все друг другу под стать,
нет в России пока им замены.

А мне выпала нить – в стороне этой жить,
так и быть – я не знаю, лет сколько,
а где дом мой родной, скачет конь заводной,
и звенит, и звенит колокольчик!..

***

А начиналось всё с того,
что мама мыла раму,
и было в комнате светло,
и улыбалась мама.

И пели птицы во дворе,
и радуга сверкала
и на картинке в букваре,
и над жилым кварталом.

И пальчиком ведя в строке,
твердил я слог упрямо,
а мама с тряпкою в руке
светилась в белой раме.

И дождь косой, и небеса,
и радужные стёкла
сияли в маминых глазах
и в тех хрустальных окнах.

Ползли и мчались поезда
не поздно и не рано,
стуча во тьме: «Куда, куда?..»
А мама мыла раму.

Вот этот дом и то окно,
дверь от дождя промокла,
всё поросло быльём давно,
и всё кругом поблёкло.

Что мне героев голоса,
трагедии Софокла,
когда блестит в траве роса
и выбитые стёкла.

И наяву мне и во сне,
лишь в почерневшей раме,
стоит и светится в окне,
как на картинке, мама.

И в злую вьюгу в январе,
и звёздной ночью в  мае
трезвонят птицы во дворе,
а мама моет раму…

Предостережение 

 «О, русская земля,
уже ты за холмом!»
«Слово о Полку Игореве»

Огонь пронёс я сквозь потраву,
Теперь к Путивлю, к той стене,
Где горько плачет Ярославна,
Как ты, любимая, по мне.

Мечи надёжные отлиты,
Вороний грай, судьбу не сглазь,
Меня давно у поля битвы
Ждёт сверстник мой, хоробрый князь.

Я с вами воины-мужчины,
Я крепок сердцем и рукой,
Но поредевшая дружина
Молчит за чашей круговой.

Из полуночной жути слышу
Ворожий стелющийся свист,
Так на шинель меняй манишку,
Немедля сбор играй, горнист!..

Держать нам стражу до рассвета,
И потому пишу не вдруг,
Как звон кольчуг доносит ветер,
Как автомат сжимает друг.

* * *

Течёт Непрядва, древняя река,
Плывут, плывут и тонут облака,
А в глубине сияют купола,
И слышу я, звонят колокола.

И помню я, вчера мне был наказ:
Стоять и ждать, ждать самый крайний час,
Мой меч остёр, крепка моя рука,
Я – ратник русского засадного полка.

Плывут над полем брани облака,
То нас побьют, то мы побьём врага,
То ссорятся, то мирятся князья,
А я стою, мне двигаться нельзя.

Туманны и тревожны берега,
Оплакивают павших облака,
А я стою, жду самый крайний час,
Не отменён пока ещё наказ.

На всё есть Божья воля и рука,
Пусть будет мир и мелется мука,
А я стою, и не смыкаю глаз,
Не оплошать бы в самый крайний час.

Ни дым измен, ни горькая слеза,
Ни смрад болот не застят мне глаза,
В груди моей чеканная строка:
«Я – ратник русского засадного полка».

Птицы гнёзд на чужбине не вьют

Птицы гнёзд на чужбине не вьют,

Такова птиц небесных природа,

Ну, а песни, а песни поют

Птицы певчие и в непогоду.

 

И бывает в холодные дни,

Не понять, это сон или память,

Вдруг затеплятся окна вдали

И поманят сквозь снежную замять.

 

Заскрипит, закачается клён,

Распахнутся приветно ворота,

Но грустит опустевший перрон,

Не дождавшийся снова кого-то.

 

Полевых колокольчиков звень,

Или зов колокольный до дрожи,

Там, где ночь, начинается день,

И тропинка бежит бездорожьем.

 

Мне, товарищ, давно не резон

Ни форсить, ни играть в патриота,

Но скрипит под оградою клён,

А снега заметают ворота.

 

Нас пригрели другие края,

Тают птицы прощальным курсивом,

Всё ясней, где Россия, там я,

А где я — значит, там и Россия.

 

ПОМОЛИСЬ ЗА РОССИЮ

В Отечестве
и рассеянье сущим

Не вини ты людей и плохую погоду,
Крест нательный смиренно к губам приложи,
Так уж выпало нам выйти в ночь, не дождавшись восхода,
Перейти Рубикон и принять эмигрантскую жизнь.

Не до споров сейчас, Боже правый, дай силы,
И не время обид, прав кто иль виноват,
Помолись за Россию, помолись за Россию,
Помолись за Россию, мой брат.

Вновь в отеческий край понагрянуло лихо,
Повылазила нечисть и кружится бес,
Но, как прежде, звучит то торжественно громко, то тихо
И зовёт, и тревожит людские сердца благовест.

Не до споров сейчас, Боже правый, дай силы,
И не время обид, прав кто иль виноват,
Помолись за Россию, помолись за Россию,
помолись за Россию, мой брат.

Мир всё чаще бывает и зыбким, и странным,
И порою слеза застилает глаза,
Только верится мне, порассеются злые туманы,
И над русской землёй воссияют опять небеса.

Не до споров сейчас, Боже правый, дай силы,
И не время обид, прав кто иль виноват,
Помолись за Россию, помолись за Россию,
Помолись за Россию, мой брат.

РУССКИЙ ГОЛЬФСТРИМ

Нет, не остыл ещё русский Гольфстрим,
Рано, мой брат, горевать,
Сказано было: «Москва – третий Рим,
Четвёртому не бывать!»

Ниже склоняются выи к земле,
Ближе зато небеса,
Господи, дай прилепиться к тебе,
Наши услышь голоса.

Старую кожу меняет змея,
Но сей удел не про нас,
Веру и Родину выбрать нельзя,
Можно один только раз.

Снежное поле, седой пилигрим,
В сердце живые цветы,
Молча мы с Ангелом поговорим,
Родина, слушай и ты.

СООТЕЧЕСТВЕННИКАМ

Россию всегда рифмовали с красивым,
С просторами синими, с доброю силой,
От века мы ей говорили: «Спасибо»,
Порою просили: «Прости и спаси нас…»

Зачем же сегодня ты с пылом и жаром
Рифмуешь то с плачем её, то с жандармом,
Кому на потребу ты ищешь упорно
К небесному цвету созвучия в чёрном?

Забыть?.. Как по тёплым тропинкам, босые,
Бежали мы вдаль за дождями косыми,
Как всех нас баюкала в речке волна,
А детские сны осеняла луна.

Забыть?… Про колючие щёки отца,
Про запах спецовки и плач у крыльца,
Про соль гимнастёрки, молчанье полей,
Про снежные горки и крик журавлей.

Я вас заклинаю – в согласье и в споре,
В застолье чужом и в живом разговоре,
Когда веселитесь вы или грустите,
Себя не забудьте, и значит – Россию!..

ТАЛИСМАН

«Из глубины веков,
печальна и нежна,
мне в душу смотрит
русская княжна…»
Фёдор Зырянов

Мне однажды на просторе,
Где трава, как шёлк, нежна,
Улыбнулась в разговоре,
В душу глянула княжна.

И сказала: «Слава Богу,
Что на русской на земле
Бережёте вы дорогу,
Путь спасения во мгле!»

И шепнув на память слово,
И легко взмахнув рукой,
Пала росами и, словно,
Стала лесом и рекой.

И с тех пор мне слово это
На распутьях – талисман,
С ним иду по белу свету
Через ночи и туман.

В нескончаемые ночи
И в тумане так нужны
Мне внимательные очи
Древнерусская княжны!

ШЕЛЕСТЫ ТРАВ

В немоте Беларусь, Украина, Россия,
Только шелесты трав безъязыких могил,
Опускается ль ночь на славянскую силу,
Или вновь полонил сердце дьявольский пыл?

В лихорадке вражды, лихоимства, обмана,
Правду сбросив в обрыв, ложь уселась на трон,
И пути не видать, всё покрыто туманом,
На ладонях полей тени хищных ворон.

Неужели конец, родниковые воды
Пересохли, угас свет духовных святынь
Или промысел Божий покинул народы,
И почуяла сладость свободы полынь?

Нет, не верю таким я пророчествам века,
Века страшных убийств, богохульства и слёз,
Верю веку любви, верю я в человека,
Верю в вас, белорус, украинец и рос!..

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

«О, русская земля,
уже ты за холмом!»
«Слово о Полку Игореве»

Огонь пронёс я сквозь потраву,
Теперь к Путивлю, к той стене,
Где горько плачет Ярославна,
Как ты, любимая, по мне.

Мечи надёжные отлиты,
Вороний грай, судьбу не сглазь,
Меня давно у поля битвы
Ждёт сверстник мой, хоробрый князь.

Я с вами воины-мужчины,
Я крепок сердцем и рукой,
Но поредевшая дружина
Молчит за чашей круговой.

Из полуночной жути слышу
Ворожий стелющийся свист,
Так на шинель меняй манишку,
Немедля сбор играй, горнист!..

Держать нам стражу до рассвета,
И потому пишу не вдруг,
Как звон кольчуг доносит ветер,
Как автомат сжимает друг.

МОЛИТВА У КОСТРА

Дождь и ветер, попрятались птицы,
Им сегодня не петь о заре,
И сырою листвою дымится
Это утро в потухшем костре.

Я в надежде, что день будет лучше,
Помолюсь, поклонюсь в тишине,
Святый Боже, спаси мою душу,
Не забудь, не забудь обо мне.

Еле тлеет сырая солома,
Безутешно качается тень,
Почему, почему я не дома
В этот слякотный ветреный день?..

Нет забвенья грехам, вот и маюсь,
Ожидаю смиренно зарю,
Я покаюсь, покаюсь, покаюсь,
И, конечно, поблагодарю.

Я в надежде стать чище и лучше,
У костра поклонюсь, помолюсь,
Святый Боже, спаси мою душу.
Это значит, спаси мою Русь.

ЗАПОВЕДЬ

«Умираю не срамя» —
Надпись в каземате
Брестской крепости

Был ли он новобранцем зелёным
Или кадровым строевиком,
Но когда расстрелял все патроны
Бой продолжил гранёным штыком.

На стене, испещрённой осколками,
Обращаясь ко всем временам,
Начертал завещанье короткое,
Словно главную заповедь нам.

Загляделся затем в небо синее,
Сквозь глазницы бойниц, или сил
Недостало ему, только имени
Камню чёрному не сообщил.

И с тех пор в это небо без краю
Шепчут стены, тот голос храня:
«Я СЕЙЧАС, НЕ СРАМЯ, УМИРАЮ,
ВЫ ЖИВИТЕ ПОТОМ, НЕ СРАМЯ…»

 

ИСУС НАЗАРЕЙ

Меж деревьев ночных Гефсиманского сада
тени мечутся в блеске слепых фонарей.
Он выходит к толпе:  «Не ищите, не надо,
я пред вами стою, я – Исус Назарей!»

«Будь смелей, ученик мой любимый Иуда,
подойди, на прощанье обнимемся, брат…»
Но трясли кулаками и кольями люди
и кричали: «Обманщик! Ты будешь распят!»

«Как мы ждали тебя, истребляя сомненья,
ждали тысячу лет, твоё имя тая.
Где обещанный рай, где любовь и спасенье,
почему бесконечна дорога твоя?!.»

Ждём две тысячи лет исполненья завета,
и кикиморы крестятся, и упыри…
Над горой Елеонской проносится ветер,
и таращатся бельмами ввысь фонари.

И чем громче кричат фарисеи и судьи,
тем отчётливей голос, шаги у дверей:
«Я три тысячи лет жду вас, добрые люди,
я пред вами стою, я – Исус Назарей!»

 

 

ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА

Порою приходится в жизни особенно туго,
Мы к небу взываем отчаянно: «Боже наш правый,
Скажи, как нам вырваться прочь из порочного круга,
В чём наше спасенье и где она, вечная правда?!.»

А Он на горе и под небом безоблачно синим,
Так лик Его светел, что полнится солнцем округа,
И голос спокоен и звонок: «Ни хлебом единым,
И нынче, и присно любите, любите друг друга!»

И верилось всем: и достойным, и грешным, и сирым,
Ну, вот и сбылось то, что чаялось прежде веками,
Но дьявол продолжил свои закулисные игры,
Людские сердца обращая в холодные камни.

Мы глохли и слепли, иные уже безнадёжно,
Кружа нас, сбивала с дороги коварная вьюга,
И голос, стихая, всё реже, всё меньше тревожил,
И всё ненавистнее мы становились друг другу.

И солнце погасло, и по небу — чёрные тучи,
Земля задрожала, и стража замолкла в испуге…
А губы Его и доныне всё шепчут беззвучно:
«Любите, любите, любите, любите друг друга…»

 

ЭТОТ СУД

Этот суд был скорым на расправу,
вопль толпы был слышен за версту,
жизнь была дарована Варраве,
смерть была назначена Христу.

Было всё расписано заране:
пальмовые ветви и шипы,
вечнокровоточащие раны,
муки человеческой души.

Я не буду мудрствовать лукаво,
лишь устами прикоснусь к кресту,
смерть была назначена Варраве,
жизнь была дарована Христу.

ТЕЧЁТ НЕПРЯДВА…

Течёт Непрядва, древняя река,
храня сердцебиенье родника,
родных церквей лаская купола,
и слышу я, звонят колокола.

И помню я, вчера был дан наказ:
стоять и ждать, ждать самый крайний час,
мой меч остёр, моя рука крепка ,
я ратник русского засадного полка.

Плывут над полем брани облака,
то нас побьют, то мы побьём врага,
то ссорятся, то мирятся князья,
а я стою, мне двигаться нельзя.

Туманны и тревожны берега,
оплакивают павших облака,
а я стою, жду самый крайний час,
не отменён пока ещё наказ.

Плывут, висков касаясь, облака,
у ног моих сплетается трава,
и прорастают сквозь меня века,
но помню я, наказ был дан вчера.

Вот снова шум, и пыль до потолка,
в Москве опять валяют дурака,
вороны каркают и свищут соловьи,
смешались и чужие, и свои.

Со всех сторон претенциозный гвалт,
грузин на юге, с севера прибалт,
азартна роль, да честь невелика:
взять и пустить Россию с молотка.

Слетаются купцы издалека,
товар на славу, щиплют за бока,
скулят борзые, им бы нарасхват,
и самый хват — вчерашний друг и брат.

Надменный запад говорлив и строг,
молчит многозначительный восток,
туманны и тревожны берега,
течёт, течёт летейская река.

На всё есть Божья воля и рука,
пусть будет мир и мелется мука,
а я стою, и не смыкаю глаз,
не оплошать бы в самый крайний час.

Ни дым измен, ни горькая слеза,
ни смрад болот не застят мне глаза,
в груди моей чеканная строка:
«Я ратник русского засадного полка».

 

Имена собственные

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

Чёрный,
как плавник акулий,
много лет и зим назад,
двадцать пятого июля
выпал жребий невпопад.

Я судить тебя не вправе,
хоть и старше по годам,
скольких ты тогда оставил
нас, сирот, по городам!

Оттого мне так обидно,
что ты  прикуп козырной
вопреки игре арбитра
вдруг сменил на роковой.

Я, когда в Москву приеду,
на Ваганьково пойду,
выпью с кем-то за победу,
за победу и беду.

Чёрный,
как плавник акулий,
этот день в родном краю,
хоть цветов у нас в июле,
даже больше, чем в раю!..

ВАН ГОГ

Не плачь, не плачь,
Ван Гог,
всё будет хорошо,
есть тысячи дорог,
и выпить есть ещё.

Французское вино,
печёная картошка,
и окон домино
нам светит понемножку.

Не плачь, не плачь,
Ван Гог,
и никого не слушай,
что тысячи дорог
погубят наши души.

Сегодня пьём мы тут,
в канаве придорожной…
Подсолнухи цветут,
и чуда нет дороже.

СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ

Нет, не зазноба, а заноза,
и Маяковский, и Прокруст,
твоя язвительная проза –
терновника горящий куст.

И говорящий, и саднящий,
и обжигающий стыдом:
то жар пустынь, то злая чаща,
то околоток, то дурдом?!.

Вопрос тут больше не еврейства,
а фарисейства умных жоп,
по генам – вот твоё семейство:
Высоцкий, Зощенко, Эзоп.

И Чехов с Гоголем, и Бунин,
а впрочем, перечень имён
тут ни к чему, и слюни-нюни
не оправдание времён.

Ты жил с упорством Робинзона,
отчаянно, как Робин Гуд,
и знал прекрасно: Жизнь и Зона
не для скопцов или зануд.

Ни в патриоты, ни в пророки
в отечестве не захотел,
но и в чужом краю сороки,
и съел опять же, кто успел.

Порыв задорного начала,
поздней – губительная грусть
скользящим лезвием ласкала,
тоской полосовала грудь.

Где рай земной и где свобода,
не отыскал ты на земле…
И в новом свете нет исхода,
и нет исхода в старой тьме.

ГАРСИА ЛОРКА

Август тих и красив
в апельсиновой роще,
и безоблачна синь
над страною пригожей.

Мы покурим с тобой
в этой солнечной роще,
только чёрный конвой
долго ждать не захочет.

Вьётся горький дымок
золотой папиросы,
до свиданья, сынок,
до свиданья, хороший!..

В середине зимы,
на Крещенье, в России
снова встретились мы
в новом веке, Гарсиа.

И опять нас с тобой
по январской пороше
провожает конвой
до берёзовой рощи.

Где кружится снежок,
обряжая погосты,
и взлетает дымок
золотой папиросы.

ВЯЧЕСЛАВ КЛЫКОВ

Притихли и дубравы, и поля,
зияет солнце в траурной оправе,
осиротела русская земля,
печалится о сыне Вячеславе.

Какая грусть, какая боль в груди,
саднит и жжёт невидимая рана,
мы потеряли Воина Руси,
и как всегда не вовремя и рано.

Я, к сожаленью, не был с ним знаком,
а под его рукою оживали камни,
так Бог простым и ясным языком
нам верный путь указывал в тумане.

Ты, Вячеслав, там Господа проси,
чтоб нас простил и усмирил соблазны,
чтоб не плутать, не сбиться бы с пути
и не попасть опять на вражий праздник.

Есть русский путь, иного нет пути,
иные все – трясина и погибель,
ты, Вячеслав, там Господа проси
беречь Россию — Божию обитель.

А здесь в дозоре Муромец Илья,
царь Николай у белого престола,
и звонницы Московского Кремля,
и помнящие всё холмы и долы.

Калуга, Курск, Сибирь, Урал, Тотьма
и Радонеж,  и Вологда в походе,
князь Святослав – и отступает тьма,
и память просыпается в народе.

Молитвами, заветами отцов
восходит Русь из огненной купели,
и маршал Жуков, и поэт Рубцов
стоят на страже нашей колыбели.

Мы не кимвал бряцающий, мы не
как бы родства не помнящие Ваньки,
вот почему, когда ты снился мне,
оркестр играл «Прощание славянки».

Играй, оркестр, зови сквозь ночь труба,
на проводы сзывай — не на поминки,
бессмертна у художника судьба,
он пал в бою, а не в толкучке рынка.

И потому: Счастливого пути!
грусть говорит, что встреча неизбежна,
ты, Вячеслав, там Господа проси
любить Россию тихо, верно, нежно…

ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ

Из пшеничной муки да на простокваше
заведу я квашню, испеку пышных блинов,
да пошлю с журавлями гостинец сыночку Паше,
пропавшему средь далёких больших снегов..
Передам от добрых людей весточку, привет нежный,
благодарность за песни степные, вольные,
натерпелся он горюшка, грешный, сердешный,
в двадцать шесть годков горластых, неполных.
Как пошли в разгон, не остановить коней,
понесли, борзые, до Москвы из Прииртышья
лучшего из твоих, Россия-мать, сыновей,
соловушку родненького, а не подкидыша.
А там лихие разбойники, завистники,
с душонками, онучками вонючими,
по следам его, как шакалы, рыскали,
за дождём серебряным чёрною тучею.
Кляузничали, в засадах караулили,
ни стыда, ни жалости, ни совести,
да и настигли молодца осою-пулею,
оборвали  звонкие песни да повести.
Дни сегодняшние в горести, поминальные,
времена иные, да изменчивые не шибко,
и сейчас лебедей отстреливают добрые начальники,
и сейчас людей губят совсем не по ошибке.
Близкие мои, человеки  мои разные,
за глаза его цвета неба синего-синего
давайте выпьем без слова громкого, праздного,
за сыночка нашего Па-а-влушу Васильева…

ЛЕОНИД ЕНГИБАРОВ

Начинаю, но не без риска
замолчать, прервав разговор,
на подмостках Новосибирска
выступает известный актер.
Невысокий, в чёрном, без маски,
без единого слова в зал,
препарирует без подсказки
нашу жизнь, глухонемую от спазм.
Ток высокого напряженья,
микроволны  мыслей и чувств
пронизали его движенья,
а давно бы пора к врачу.
Перегрузки, на сердце тяжесть,
в мышцах боль, чужая тоска,
но кому ты про это скажешь,
где же та, что была близка?
По ночам не спится, и снова
будто выдох в черновики:
«Может быть, вначале не слово,
а был всё-таки взмах руки?»
Продолжаю, не без оглядки,
как протяжен осенний свист!..
Интервью дал после спектакля
говорящего тела артист.
«Тело – бездна, костёр молчанья,
семь потов – это мой подтекст,
контролирую лишь отчаянье
и его величество – Жест…»
Не причина – год високосный
и  не  чьё-то  там торжество,
а причина – пушкинский возраст,
совершенство и  мастерство.
Душа плакала, голосила,
продиралась и, мрак кляня,
умоляла людей, просила:
«Вы услышьте, услышьте меня!..»
Много лет с тех пор пролетело,
почему же тревожит сны
его корчащееся тело
на подмостках немой страны?..

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ

Какие могут быть черновики!..
Речь не идёт о школьном сочиненье,
а слово обретает суть значенья
в контексте жёсткой жизненной строки.
Воображенье – это костыли
фантазии, и фабула гранична,
бессилен тут и жалкий опыт личный,
и зелень, и седые ковыли.
Кому нужны твои черновики!..
Когда в раздумьях о судьбе вселенной
ты не напишешь матери согбенной
и не подашь упавшему руки.
Как ни старайся, что ни говори,
творит лишь тот, в ком вечное сомненье
преодолеет лжи сопротивленье
и правила навязанной игры.
А что потом?.. Затейливый сюжет,
смех эпитафии, грусть эпиграммы,
слов саранча, дешёвенькие драмы,
не унывай, мой юный друг, поэт!
Не береги свои черновики!..
Не перепишешь жизнь свою сначала,
нет у тебя надежного причала,
и нет ничьей спасительной руки.
А зелень и седые ковыли –
соломинка, нежданное подспорье
тем, кто блуждает в славном Лукоморье
и думает о пузырях земли.
Вся жизнь моя – одни черновики!..
И этот крест за то мне в наказанье,
что на морозе первое лобзанье
я разменял давно на пятаки!
Не унывай, мой юный друг, поэт,
давай поднимем тост за Велимира,
он сжёг в ночи черновики поэм,
чтобы согреть девчонку без квартиры.

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

В детстве над кроватью
утренний привет –
вышит был сестрою
твой, Поэт, портрет.
Чёрно-белой ниткой,
крестиком простым,
в деревянной рамке
трещинки морщин.
Бронзою берёза,
дождичек косой,
книжки и уроки
светлой полосой.
Чистый взгляд, Владимир,
осень – стороной,
песни, марши, гимны
над большой страной!
С ливнями и солнцем
по твоим следам,
столбовым дорогам,
разным городам.
Крестиков без счёта
помню на холсте,
в жизни моей квота –
телеграф вестей.
И все чаще тучи
над родной землёй,
пропасти да кручи
мёртвою петлёй.
Так вперёд, задиры,
время – молодым,
а за мной туманы
и сражений дым.
Но ясней и ближе
сквозь вечерний свет
твой портрет, Владимир,
утренний привет!..

НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ

„Золотое сердце России
Мерно бьётся в моей груди”

Ночь, напрасно тоской не мучай,
бурей злой не тревожь, не буди,
что мне тучи, чёрные тучи,
этот свет у меня в груди.

Свет вечерних заснеженных окон,
и дымок над белёной трубой,
свет высокой звезды, одинокой,
над моею нескладной судьбой.

Ах, судьба! – золотая морока
снов и слов, и непрошеных слёз,
волшебство женских глаз с поволокой,
торжество белоствольных берез.

Эту нежность и эту ласку
не отнять ни враждою, ни тьмой,
из похода вернулся, как в сказку,
оловянный солдатик домой.

Не чужой, не шумите вы, клёны,
баню вытопит старая мать,
стол накроет под строгой иконой,
будет слушать и будет молчать.

Расстается вечер с лазурью,
да и я уснуть бы не прочь,
ночь, прошу, ни тоской, ни бурей
хоть сегодня меня не морочь!

Свет заката над куполами,
лёгких ласточек пилотаж,
моя родина — моё знамя
и трагедия, и кураж.

Не страшна никакая сила,
что б там ни было впереди,
пока светит в душе Россия,
бьётся сердце в моей груди!..

ВЛАДИМИР КВАЧКОВ

Там, где изменники у трона,
Где прокурор с судьёй в ладу,
Ты вновь объявлен вне закона
В бандократическом аду.

По сути ты — военнопленный,
Так в чём тогда твоя вина,
Когда идёт по всей вселенной
За правду русская война.

Идёшь и ты сквозь тьму и стоны,
И шепчешь: «Господи, прости!..»
Но как светлы твои погоны,
Достойный сын всея Руси!

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

Я не творю себе кумира,
но в светлый августовский день
Вы со своей «Тяжёлой лирой»
в мой дом вошли легко, как тень.

Вошли за Вами быль и небыль,
глухие, шумные года,
а за окном синело небо,
все то же небо, как тогда…

Когда Вы,  гордый и тревожный,
и проклиная, и любя,
взошли по трапу осторожно
на борт чужого корабля.

И потянулись дни и ночи,
и было Вам невмоготу,
когда глядели в душу Очи
Вас повергая в немоту.

Всё та же знойная дорога
сейчас лежит передо мной,
и я, как Вы, прошу у Бога
благословить мой путь земной.

Судилось Вам  тяжёлой лирой
познать тщету и благодать
и просиять в безумном мире
высоким слогом с буквой «ять».

 

 

09.06.2017