1.
Серебряный век – понятие, принадлежащее времени, но и в пространстве находим его неповторимые следы. Эпицентром пространственных координат Серебряного века, безусловно, были две русские столицы, что же касается периферии, здесь в ряду прочих географических названий золотом полуденного солнца и раскаленного морского песка сверкает волшебное слово Коктебель.
Накануне первой в своей жизни поездки в Крым я разыскивала его на географических картах и не нашла. Слово спрятали, стерли, как будто испугавшись его магической притягивающей силы, его мощной энергетики, попадая в поле действия которой всё ненастоящее становится пеплом, прахом, ничем… Это в Планерском тусуются разнообразные «новые» и их отпрыски. Это в Планерском, забыв всякую совесть, калечат набережную у Дома Поэта торговыми ларьками и адской музыкой. А на коктебельском ясном берегу собирала драгоценные камешки Марина Цветаева, там бродил гениальный Мандельштам, там царствовал над морем, окрестными горными хребтами, людьми и бродячими собаками неразгаданный и поныне Максимилиан Волошин.
…По трехсаженным креслам, –
Тропам иных эпох! –
Макс, мне было так лестно
Лезть за тобою — Бог
Знает куда. Да, виды
Видящим – путь скалист.
С глыбы на пирамиду,
С рыбы – на обелиск…
Ну, а потом на плоской
Вышке – орлы вокруг –
Макс, мне было так просто
Есть у тебя из рук,
Божьих или медвежьих,
Опережавших «дай»,
Рук неизменно-бережных,
За воспаленный край
Раны умевших браться
В веры сплошном луче.
Макс, мне было так братски
Спать на твоем плече!
…Пусть ни единой травки, –
Площе, чем на столе, –
Макс, мне будет так мягко
Спать на твоей скале.
Эти стихи Марина Цветаева написала в 1932 году, как и очерк «Живое о живом», узнав о смерти друга своей юности. «Макс принадлежал другому закону, чем человеческому, и мы, попадая в его орбиту, неизменно попадали в его закон. Макс сам был планета… Макс был знающий. У него была тайна, которой он не говорил… Макс сам был эта тайна, как сам Рудольф Штейнер – своя собственная тайна… Макс сам был миф… Германством в нем были родник его крови и родник его мистики, родники скрытые из скрытых и тайные из тайных. Француз культурой, русский душой и словом, германец духом и кровью. И, может быть, когда-нибудь там, на коктебельской горе, где он лежит, еще окажется – неизвестно кем положенная – мантия розенкрейцеров…».
Максимилиан Волошин – киммерийский отшельник, поэт и художник, миротворец, который – один из немногих – в годы гражданской войны сумел увидеть события с высоты будущего и написать:
…А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Сам он – огромная тема для разговора. Но и все, с чем он соприкасался, – природа, люди, творения – несло дальше по жизни отблеск его излучения. Для многих людей на этой земле встреча с Максом стала решающим событием их жизни. Особенно для тех, кого он сам любил беззаветно…
3.
Прожив полтора года в Штутгарте, я задумала написать серию литературных портретов живших в этом городе выходцев из России и среди разных громких имен наткнулась на имя Маргариты Сабашниковой. Все русские источники сообщали, что первая жена Максимилиана Волошина, художница Маргарита Васильевна Сабашникова, вторую половину своей жизни провела в Германии, в городе Штутгарте, где скончалась на 92-м году, и что об этой ее жизни за границей России мало известно. Возникло естественное желание разыскать хоть какие-то следы полувекового пребывания Сабашниковой в городе, где, может быть, и мне доведется доживать свой век. Представлялось, что ее здешнее существование было вполне незаметным для окружающих, думалось найти какой-то тихий домик и скромное захоронение на одном из живописных городских кладбищ. С этими намерениями я и начала свой поиск в каталогах двух самых больших штутгартских библиотек…
На имя «Сабашникова» библиотечные компьютеры не откликнулись. Решила попробовать найти что-то о Максимилиане Волошине и на первый же запрос получила координаты автобиографической книги Маргариты Волошиной «Зеленая змея». Тут я первый раз столкнулась с тем (а позднее получила множество подтверждений первого открытия), что до конца жизни Маргарита Васильевна подписывалась именем «Волошина»… «Зеленая змея» была написана автором на немецком языке. В предисловии к немецкому изданию содержалось указание на то, что в 1982 году (через 9 лет после смерти художницы!) в Штутгарте была издана монография «Маргарита Волошина. Жизнь и творчество». Это открытие можно было считать большой удачей!
Вдохновленная успехом, я спросила, а куда бы я могла обратиться, чтобы узнать о месте захоронения Волошиной. Оказалось, что, зная дату кончины, нужно всего лишь просмотреть фильмокопии городских газет за соответствующий период.
Просматривая «Stuttgarter Zeitung» за ноябрь 1973 года, я не верила, что могу найти некролог: ведь в наших советский газетах сообщали далеко не о каждой смерти, поэтому мне казалось, что кончина девяностолетней малоизвестной русской эмигрантки на чужбине могла пройти незамеченной городской общественностью… Но я всё-таки добросовестно крутила ручку аппарата, просматривая страницу за страницей просто «для очистки совести». И вдруг: «Unsere verehrte, liebe Margareta Woloschin…» – «Наша дорогая, уважаемая Маргарита Волошина 31.1.1882 + 2.11.1973 скончалась на утренней заре 2 ноября 1973 г. Группа друзей. Кремация состоится во вторник 6 ноября в 14.45 на Пражском кладбище.». Тут я не в первый уже раз пропела в душе дифирамб немецкой аккуратности и порядку! Оставалось только пойти на Пражское кладбище и отыскать могилу! Чего уж проще! Я даже надеялась, что справлюсь с задачей самостоятельно…
Но погулять по кладбищу не получилось, пришлось зайти в администрацию. Регистрационная книга за 1973 год нашлась не сразу, хотя все остальные были в наличии. «Закон подлости», – уже подумала я, – Рано радовалась, сглазила удачу…». Мелькнула даже мысль, что соответствующий журнал выкрали. Пока я расстраивалась, журнал нашелся, он не стоял в ряду себе подобных на отведенной для этого полке, а лежал почему-то в одиночестве значительно выше. Мой дух воспрянул. Служительница же, быстро отыскав нужную страницу, замерла над ней в безмолвии. Я ждала – она молчала. Потом позвала свою коллегу, и они склонились над страницей уже вдвоем. Мне очень хотелось самой заглянуть в этот журнал, я поднялась и сделала движение по направлению к вожделенной записи. Тут мне объяснили, что написано плохими чернилами и невозможно понять, куда увезли после кремации прах – «то ли в Шварцвальд, то ли еще куда-то». Женщины теперь уже громко пытались прочитать запись, повторяя два слова, одно из которых они продолжали расшифровывать как Шварцвальд, а второе начиналось слогом «Дор…». Я, конечно, догадалась: Швейцария, Дорнах…
2.
«…хотела в городской библиотеке прочитать одну книгу
о средневековых мистиках, нужную мне для предисловия
к моему переводу Экхарта. Но этот город – тогда он еще был
поэтичной княжеской резиденцией – так мне понравился,
что я несколько месяцев прожила в одиночестве
в гостинице «Серебряная», где мне хорошо работалось.
А по вечерам я часто посещала оперу,
дававшую тогда свои спектакли в Интерим-театре.
Не была ли эта симпатия предчувствием того,
что этот город станет некогда моей второй родиной?»
Маргарита Волошина. Зелёная змея
«Второй родиной» стал Штутгарт. В нём она прожила с 1922 года до дня кончины. Её картины до сих пор висят в некоторых домах горожан, в церквях. Своё 90-летие Маргарите пришлось встречать на больничной койке, но в этот день её палата едва смогла вместить всех, кто пришёл поздравить русскую художницу с юбилеем. И она была с ними, своими друзьями и почитателями, так приветлива, мила и, по признанию её подруги и наследницы, даже кокетлива, что осталась в памяти любивших её людей человеком «вне времени», маленькой волшебницей, очаровывавшей в равной степени королей и дворников…
Кто она, как зажглась эта звездочка, какие силы, притяжения и привязанности повлияли на сложную траекторию её движения по небосклону русского искусства?
Родной город Маргариты – Москва. Купеческая Москва – обеспеченная, добротная, благочинная, – в которой родоначальники династий едва умели читать, но благодаря природной сметке и недюжинной работоспособности создавали немалые состояния и детям своими давали университетское образование. «Мы росли как царевич Сиддхарта, не видя ничего печального и безобразного. Но однажды воскресным вечером, возвращаясь из бабушкиной резиденции домой, мы проезжали в экипаже по окраинным улицам города. Я видела грязные домишки, разбитые стекла в окнах, кое-как заставленные ящиками, грязные оборванные ребятишки бежали за экипажем, выпрашивая копеечку, я видела болезненного вида злобных женщин и пьяных мужчин, они валялись в пыли или стояли посреди улицы, ругались или орали песни. Всем этим я была глубоко потрясена. Я молилась Богу и давала обет помочь этим людям, когда вырасту большая… Что-то в мире было неладно.», – так через много-много лет вспоминала Маргарита своё детство в автобиографической книге «Зелёная змея».
За границу она попала надолго еще в десятилетнем возрасте – семья выехала тогда на три года, чтобы совершенствовать детей в языках, посещать музеи и театры, знакомиться с европейским искусством. Но гимназию Маргарита всё-таки закончила в Москве, и закончила блестяще. Дальнейшее её образование проходило в Петербурге, в мастерской И.Репина, затем – в Москве, в мастерской К.Коровина.
Сознание того, что «что-то в мире неладно» заставляло её искать, думать, сомневаться… Какую пользу она может принести своим искусством простым людям, могут ли её картины облегчить им жизнь? Размышления привели Маргариту ко Льву Толстому: «Нередко я встречала его на нашей Пречистенке. Тогда я следовала за ним с бьющимся сердцем и поражалась: возможно ли, что человек, из своей души породивший мир, который живет во мне как исконно мой собственный, теперь вот идет впереди меня — старик, небольшого роста, в полушубке? Я вижу его уже слегка сгорбленную спину и седую, раздуваемую ветром бороду, вижу его снаружи. Он же меня совсем не видит и не знает. В то время я чувствовала такую сильную внутреннюю связь с ним, что после одного сна, когда он меня посетил, я стала ощущать его близкое, постоянное и очень живое присутствие.».
Их встреча состоялась. «Матёрый человечище» и хрупкая белокурая девушка говорили об искусстве, о вере, о том, чем можно оправдать своё существование на земле…
В 1903 году Маргарита приняла участие в выставке «Московские художники». Её картина «Портрет Нюши» была замечена, одобрена, художница стала известной…
Тётка Маргариты Сабашниковой Екатерина была замужем за поэтом Бальмонтом. Бальмонта выслали из России за какие-то революционные высказывания, в Париже он подружился с художником и поэтом Максимилианм Волошиным. Волошин приехал в Москву с приветом от Бальмонта, покорил сердце маленькой дочери Бальмонта и очень подружился с его женой.
В 1903 году на одной из выставок состоялось знакомство Макса и Маргариты. «Портрет Волошина. А ведь я помню… На выставке он был рядом с моей картиной… Характерный типаж Латинского квартала – плотная фигура, львиная грива волос, плащ и широченные поля остроконечной шляпы… В жизни он, пожалуй, не таков… Хотя, конечно, все та же косматая шевелюра, неуместные в приличном обществе укороченные брюки, пуловер… Но глаза глядят так по-доброму, по-детски; такой искренней энергической восторженностью лучатся зрачки, что невольно перестаешь обращать внимание на эпатирующую экстравагантность обличья…. Мы возвращались вместе, и он раскрывал мне мир французских художников, тогда это был его мир…».
Максимилиан Волошин – гражданин мира, человек, свободный от всякого общественного мнения, большой ребёнок, пешком исходивший Европу, был добр и светел. В образе Маргариты к этому тонкому художнику пришла любовь…
Я ждал страданья столько лет
Всей цельностью несознанного счастья.
И боль пришла, как тихий синий свет,
И обвилась вкруг сердца, как запястье.
И сердце стало из стекла,
И в нем так тонко пела рана:
«О, боль, когда бы ни пришла,
Всегда приходит слишком рано».
До их венчания оставалось еще 3 года. Маргарите удалось вопреки желаниям родителей уехать в Париж. «И вот старый отель, из окон – Одеон в Люксембургском саду. Утро начинается с прихода Макса, а дальше – круговорот музеев, церквей, мастерских художников, и – набегами – парижские окрестности: Версаль, Сен-Клу, Севр, Сен-Дени… Мне так радостно! Я все время чего-то жду…», – так писала она.
Всю цепь промчавшихся мгновений
Я мог бы снова воссоздать:
И робость медленных движений,
И жест, чтоб ножик иль тетрадь
Сдержать неловкими руками.
И Вашу шляпку с васильками,
Покатость Ваших детских плеч
И Вашу медленную речь, –
так писал он.
Максимилиан Волошин и Маргарита Сабашникова обвенчались в 1906 году. Её родители были крайне недовольны партией дочери, а дворовые девушки плакали навзрыд. Марина Цветаева писала, как случайная девочка за общим столом в доме Макса в Коктебеле воскликнула: «Почему эта царевна вышла замуж за этого дворника?».
После свадьбы Макс и Маргарита уехали в Париж. В это время состоялось их знакомство с австрийским философом-мистиком, писателем, эзотериком, создателем антропософии Рудольфом Штайнером. Маргарита стала одной из первых русских учениц Штайнера, с антропософией в дальнейшем была связана вся её жизнь. Но до того как она окончательно примкнула к антропософам, подключилась к активному строительству Гётеанума – всемирного центра антропософии в швейцарском Дорнахе, названного в честь Гёте, – утекло немало воды…
Маргарита и Макс с увлечением прослушали цикл лекций Штайнера в Париже и собирались ехать за ним в Мюнхен, но Волошин уговорил жену посетить Коктебель. Волшебное крымское местечко, образ которого слит с самим Максом органично и неразрывно, не стало для Маргариты тем, чем явилось для целой плеяды больших русских художников серебряного века, Маргарита томилась на пустынном коктебельском берегу.
Макс узнал, что в Петербург вернулся его знакомый – учёный-историк, филолог, специалист по античности и поэт Вячеслав Иванов, о котором Бердяев писал: «Вячеслав Иванов – один из самых замечательных людей той, богатой талантами эпохи. Было что-то неожиданное в том, что человек такой необыкновенной утонченности, такой универсальной культуры народился в России. Русский XIX век не знал таких людей».
Из Коктебеля Маргарита и Макс приезжают в Петербург и поселяются в комнатах легендарной Башни Иванова, где в 1905-1912 годах собирались деятели русской культуры, поэты, философы, художники. Маргарита подружилась крепко как с самим Ивановым, так и с его необыкновенной женой, писательницей Лидией Зиновьевой-Аннибал. Эта дружба переросла в нечто большее – Маргарита влюбилась в Иванова, и он ответил ей тем же. Макс, фанатик свободы, страдал безмерно, но уехал в Коктебель, оставив Маргарите право самой разобраться в своих чувствах.
Маргарите не суждено было соединить свою судьбу с Ивановым даже после смерти его жены.
С Максом же они фактически расстались в 1907 г., и хотя встретились позднее на строительстве Гётеанума в Дорнахе, продолжая относиться друг к другу нежно и уважительно, брак их распался навсегда.
3.
Маргарита вернулась к Штайнеру. Когда она приехала в Дорнах, строительство Гётеанума шло полным ходом. Маргарита стала заниматься росписью малого купола. В Швейцарии её застала первая мировая война. До 1917 года художница оставалась в Дорнахе, а в 1917 выехала в Россию. Она ехала в одном из поездов, отправленных через Германию и Швецию согласно плану Людендорфа. В первом из таких поездов в Россию вернулся Ленин.
В революционной России Маргарита Волошина провела 6 трудных лет. Она занималась всем, чем могла, – рисовала, работала воспитателем в детских учреждениях, участвовала в деятельности русских антропософов. Не было жилья, не было еды, Маргарита заболела тифом и чудом выжила. В1923 году ей удалось выехать в Европу, родители проводили свою Аморю навсегда.
Этот приезд Маргариты в Дорнах совпал с пожаром первого Гётеанума. От храма науки и искусства остались обгорелые стены. Рудольф Штайнер нашёл в себе силы организовать строительство второго Гётеанума, но от удара, нанесённого пожаром, оправиться он так и не смог. Через год доктора Штайнера не стало.
Маргарита поселилась в Штутгарте. Здесь она пережила фашизм, вторую мировую войну, здесь написала свою автобиографическую книгу, очень много работала. Со своим советским паспортом Волошиной приходилось часто прятаться, жить то у одних, то у других знакомых, в каждом доме Маргарита писала портреты и дарила их хозяевам. Когда у неё появилась собственная комната, главным предметом в ней стал мольберт.
Не было денег – не беда. Деньги не считались в её жизни главным. Было много друзей, была Вальдорфская школа, где она так рассказывала детям русские сказки, что заслушивались взрослые. Двери её квартиры не закрывались – чередой шли и шли посетители. Иногда к ней приходили измождённые, усталые люди, каждого она выслушивала с искренним интересом, и они выходили из её дома исполненные сил, получив заряд энергии и жизнелюбия. На каждый свой день рождения Маргарита получала сотни поздравлений – такова была её популярность в Штутгарте.
Одна из трёх авторов книги о Маргарите Волошиной, Роземари Вермбтер, писала, что познакомилась с художницей после войны, когда та жила в меблированной слабо освещаемой комнате. Волошина почти постоянно рисовала, несмотря на слабеющее зрение. Создавалось впечатление, что то, что она изображает на своих картинах, освещено её внутренним светом. Роземари Вермбтер описывает Маргариту Волошину как хрупкую аристократического вида женщину, кроме русского и немецкого, свободно владевшую четырьмя европейскими языками. Маргарита часто разговаривала с людьми с лёгкой улыбкой на лице, за которой чувствовалась глубокая серьёзность. Беседы с ней были преисполнены смысла, но собеседник ни на секунду не мог себе позволить переступить границу её личного пространства, нарушить строгий суверенитет её внутренней жизни. Маргарита Волошина много путешествовала в своей жизни, и казалось, она впитала в себя знания и опыт времён и народов, но она мало говорила юным о прошлом – как птица, опускалась она на землю на мгновение и, подхваченная дуновением, взмывала снова поющим жаворонком…
До конца жизни Маргарита Сабашникова подписывалась именем Макса – Волошина, и в нашем городе люди, которые помнят и любят русскую художницу, называют её Margarita Woloschin.
Ирина Духанова