Иллюстрация Александра Стрельникова
(Продолжение. Начало см. в № № 117-118)
Мария стояла над своим нарядом и раздумывала, надевать его или нет: ткань была сыровата и прохладна на ощупь.
— А-а, встала, наша голубонька! — в комнату мягко вкатилась медсестра, круглолицая и шарообразная. — Глянь-ка: здоровёхонька, как ни в чём не бывало!
Медсестра беззвучно подплыла к Марии, легко, как пёрышко, подняла её и усадила на кровать.
— Я Тоня, а ты Мария, тебя у нас уже все знают, задала ты вчера задачу…
Марии и горько, и стыдно было слушать про вчерашнюю оплошность, но дебелой Тоне до вчерашнего, казалось, и дела не было. Она вся лучилась от доброжелательности: ещё немного, и таять начнёт!
— Да ничего, с кем не бывает, — продолжила медсестра. — Что было, то прошло. Слушай, пташка моя, ты сегодня только чай с сухарями пьёшь, очиститься надо. Вечером, коль будешь в порядке, позволим с папой поужинать. Ты, главное, тут оставайся, отсюда ни шагу, поняла? А то у меня дел невпроворот, следить некогда…
Тоня покатилась к выходу.
Как младшему сержанту, папе разрешено было ужинать в офицерской столовой. Она располагалось в единственном на всей территории каменном здании. Окошки тут были зарешечены, а у входа проверяли документы: помимо столовой в здании находился штаб части и склады с важным оснащением. Коридорчики каменной постройки были темноваты, извилисты, на стенах висели агитплакаты. Мария решила, что офицеры, с которыми ей предстоит ужинать, так же хмуры и строги, как лица на плакатах, но предположение её не подтвердилось, они оказались веселы и разговорчивы. Появление девочки лишь ненадолго заняло внимание всей компании: хором удивившись мужеству малышки, присутствующие вскоре переключились на разговоры о своём, и в этих разговорах Мария не понимала ни слова. Чинно сидела она возле папы и следила, чтобы не мялись воланы её свежевыстиранного платья.
Позже, когда офицеры перешли к крепкому чаю и махорке, папа посадил её к себе на колени и попросил подробно рассказать о маме, о их жизни в общежитии, о том, как работают, как досуг проводят. Мария не совсем понимала, что такое «проводить досуг». Папа объяснил, как мог, и Мария решила, что это именно то время, когда мама вместе с Валькой и Любкой слушают по радиоточке сообщения информбюро. Слово «информбюро» она уже хорошо знала — слышала каждый вечер — и очень чётко выговаривала, прямо-таки чеканила: «Совв — инфоррм — бюрро».
Впрочем, один раз у них в общежитии имело место событие, похожее на досуг. Было это в ночь под Новый год. В комнате собрались соседки по этажу. Кто-то принёс патефон и пластинки. Марии патефон показался чудом, глаз не оторвешь: пластинка кружилась невероятно быстро, и под острием иглы, сливающимся с летящей по кругу поверхностью, рождалась музыка. Женщины сидели и молча слушали. Потом одна встала: «Не могу музыку слушать, от братьев никаких вестей, от любимого — ничего…». Расплакалась и убежала. Больше патефон никто не включал.
… В девять часов дали отбой. Всем солдатам и офицерам велено было разойтись по баракам. Мария не могла ночевать вместе с папой в мужском бараке, поэтому отец повёл её в барак женский, который также имелся в части. Она шли через пролесок, где воздух был прозрачнее, а птичий гомон звонче, чем на главной территории. Мария держала папу за руку и думала, что её бы воля — вырвалась бы и побежала вперёд, навстречу свету вечернего солнца, медовыми паутинками зависающего на кронах деревьев… Но папу это могло обидеть, ведь она приехала, чтобы побыть с ним.
В женском бараке об отбое никто не помышлял. Девушки бодрствовали, каждая занималась своими делами: кто-то читал, кто-то писал, одна подкручивала волосы на папильотки, другая рассматривала себя в карманном зеркальце…
— А, сержант, заходи, — поприветствовала папу смуглая брюнетка с густыми бровями, сходящимися на переносице.
— Только на минутку, а то ефрейтор застанет — всем не поздоровится! — задорно подмигнула веснушчатая девица с густыми распущенными волосами цвета меди.
— Да не один я… — извиняющимся голосом начал папа, — у меня тут… дочка. На постой примите?
— Дочка? Ребёнок? — заволновались девушки.
— Да, вот она, — папа вывел вперёд Марию с Изольдой на руках.
Вмиг девушки вскочили со своих мест, с удивлением и восторгом окружив плотным кольцом Марию.
— Девочка, ребё-ё-ёнок! — кричали они наперебой. Каждой хотелось погладить Марию, обнять, прижать к себе.
— Давай знакомиться!
— Как ты очутилась тут?
— А платьице-то, платьице! И фонарики, и воротничок кружевной!
Одна только девушка не участвовала в общем оживлении. Отстранённо сидела она, облокотившись о спинку кровати, и глядела перед собой. Взгляд её казался пустым, юную гостью она даже не заметила.
Появление женщины постарше и по годам, и по званию — она была в погонах с поперечной нашивкой — несколько охладило пыл жительниц барака. При виде её все приумолкли.
— Я уже в курсе, — заявила женщина с порога. — Ребёнок здесь это, конечно, здорово, но где мы её положим? У нас нет свободной койки.
— Не беда, — зашумели девушки, — потеснимся, мы привычные.
— Так-то оно так, но у «привычных» завтра подъём в пять. Выспаться надо. Ладно, — тут же добавила старшая, — девочка будет спать с Аней и Настей по очереди: одна самая маленькая, другая самая худая.
— Отлично придумано, товарищ ефрейтор! — улыбнулся папа. — Ну, дочь, сдаю тебя этим заботливым девушкам; здравия желаю, однополчанки, спите спокойно!
Аня оказалась шустрой, востроглазой хохотушкой. Среди других она действительно выделялась малым ростом.
— Ко мне, ко мне, малышка!— просияла девушка. Она взяла Марию за руку и повела за собой. — Смотри, тут нам места больше, чем достаточно, мы даже куклу рядышком пристроим.
Анино спальное место находилось возле кровати девушки, которая так отрешенно сидела в стороне, пока остальные суетились вокруг Марии. Теперь, расположившись поближе, Мария смогла хорошо её рассмотреть. Такого красивого лица она никогда ещё не видела.Огромные глаза, чистый, высокий лоб, хорошо очерченные брови… Мария с трудом заставила себя оторвать от девушки взгляд.
Когда Аня с юной гостьей стали устраиваться на ночлег, задумчивая красавица бросила взгляд в их сторону, и Марии почудилось, будто мелькнуло в нём любопытство. Девочка обрадовалась, ей очень хотелось быть замеченной, но взгляд, как лучик света, ненадолго прорвавшийся сквозь облако, быстро скользнул мимо.
Ночью Мария проснулась от довольно сильного толчка в бок. То была маленькая Аня: она спала неспокойно, металась по кровати, бормотала что-то невнятное… Марии совсем уже не осталось места. Девочка притулилась в уголке и попыталась заснуть, но сон не приходил. Мария села на краешек кровати, решив как-то переждать ночь, а днём выспаться. Несколько минут она просидела, замерев в одной позе, боясь пошевелиться. Неожиданно кто-то легко прикоснулся к её плечу.
— Мария, — позвал шёпотом нежный голос.
Над девочкой наклонилась задумчивая красавица.
— Иди ко мне, Аня беспокойно спит.
— Мне нельзя, — так же шёпотом ответила Мария, — разрешили только с Аней и Настей.
— Я Настя.
Остаток ночи прошёл спокойно. Настя почти не двигалась, даже дыхания её не было слышно. Очарованная близостью прекрасной девушки, похожей на добрую фею, Мария поначалу не могла уснуть, но усталость всё-таки взяла своё.
Утром Марию разбудила фельдшер Тоня. Она сообщила, что вся часть уже на учениях. И папа, и все девушки. Марии разрешили остаться на три дня, сообщила Тоня, и, пока папа отсутствует, ей следует находиться в лазарете. Это решение начальства, но она, Тоня, ничего против не имеет, она рада ребёнку.
Так и было: с утра, до возвращения папы, Мария оставалась на полянке перед лазаретом.
Мария с нетерпением ждала папу. Он возвращался и, как когда-то в детстве, поднимал её высоко над головой, кружил, вместе они смеялись и болтали всякую чепуху. Потом ужинали в офицерской столовой. Там каждый вечер самый главный офицер подзывал девочку к себе и спрашивал, была ли она достаточно послушной. Мария не знала, достаточно ли, и потому неопределенно пожимала плечами.
— Раз жалоб не поступало, положена тебе… шоколадка! Старшина Смирнов, — громко звал главный офицер, — организуйте шоколаду ребёнку.
С волнением ждала Мария возвращения в женскую казарму. Девушки радостно приветствовали её, обнимали, тормошили. И Настя не сидела уже отрешенно в сторонке: при виде девочки она первая бежала ей навстречу и радовалась больше других. Марии показалось даже, что она уже меньше грустит. Девушка расплетала Марии косу и расчесывала волосы, с белого платьица снимала колючки и травинки, затем аккуратно встряхивала его и развешивала на спинке кровати.
Наутро предпоследнего дня Мария проснулась рано, вместе со всеми девушками. Оля, ефрейтор, убегая, сообщила ей, что сегодня банный день.
— Вечером, после учений, — сказала Оля, — кто-нибудь из девушек, Настя или Аня, заберёт тебя из лазарета и пойдёшь в баню.
Весь день Мария с нетерпением ждала вечера и надеялась, очень надеялась, что её заберёт Настя.
Настя пришла даже раньше, чем Мария предполагала: в банный день учения были короче. В бане девушка хорошенько намылила Марию, облила её несколько раз теплой водой из ушата, ополоснула волосы уксусной водой, а тело после купания натёрла подсолнечным маслом.
— Моя бабушка так делала, — шепнула девушка Марии.
Затем она завернула девочку в полотенце, усадила на лавку и велела ждать, пока сама вымоется.
Вечер ещё только начинался. Держась за руки, счастливые, возвращались они обратно в часть. Шли по лугу вдоль опушки леса, обе чудесные, тонкие, простоволосые — одна совсем юная, другая лишь немногим старше. Шли и наслаждались чистотой кожи, запахом мяты и чабреца, мягким теплом уходящего солнца, тишиной, пением птиц… На пути попался им широченный пень.
— Давай-ка, посидим, — предложила Настя.
Они удобно устроились и замерли, очарованные закатом.
Первой прервала молчание Настя:
— Скажи, Мария, есть у тебя тайна?
Мария подумала, решила, что нет, и отрицательно покачала головой.
— А я расскажу тебе свою, ладно?
Девочка энергично кивнула, ничего ей так не хотелось, как услышать Настину тайну.
— Знаешь, я ведь совсем одна осталась. В целом мире одна, — голос её дрогнул, — жених погиб, брат пропал без вести, от бабушки — она одна воспитывала нас с братом — ни слуху, ни духу. Мы из Орла, а там бои шли прямо на улицах города — бомбили, взрывали… Бабушка, верно, даже спрятаться не успела — старенькая была, всё на колени жаловалась. Как подумаю, совесть грызет, оставили мы с братом её одну… — Настя всхлипнула. — На учениях ещё ничего, забываю, но вечерами грустные мысли прямо-таки с головой захлёстывают, кажется, дышать нечем… Только глаза закрою, вижу всех троих, живых, весёлых, будто вчера расстались… Не хочет моя память их отпускать.
Настя замолчала, и Мария замерла, боясь пошевелиться, спугнуть воспоминания девушки.
— С твоим появлением как будто легче стало, — Настя овладела собой, её голос опять был бодр и мелодичен. — Я поняла, что ещё не всё потеряно. Вот отвоюю, отомщу за своих, вернусь домой… Хотя куда возвращаться? Где теперь дом? — она опять вздохнула. — Ну, не важно, я вернусь. И знаешь, что сделаю? Сразу, не медля ни минуточки, дочь рожу, такую, как ты! Она подрастёт, я буду по утрам заплетать ей косичку, платьиц нашью — с воланами и рукавами-фонариками… точь-в-точь как у тебя! Летом мы будем ходить в лес, собирать цветы и венки плести — я хорошо умею плести венки и её научу.
Настя задумалась. Вероятно, в тот момент множество самых разных мыслей пришло ей в голову.
— А ещё я научу её различать голоса птиц. Когда-то бабушка научила нас этому. А ты, Мария, умеешь распознавать птичьи голоса? Нет? О, это так чудесно и совсем не тяжело! Нет, всех я не знаю, но зяблика, соловья и дрозда всегда отличу, ну и ворону, конечно, — Настя усмехнулась.
— Мария, Мария, — папин голос ворвался в эту идиллию из другого, очень далёкого мира, — дочка, ты где?
Ещё через несколько секунд среди деревьев замаячила его долговязая фигура.
— А, вот она, пропажа, обыскался уже. Ну, пошли с отцом на прощальный ужин. А вам, рядовая Аверина, благодарность за чистого ребёнка!
При виде папы Настя поднялась и встала по стойке смирно.
— Товарищ младший сержант, позвольте спросить.
Казалось, говорит не тонкая, нежная Настя, а совсем другой человек — деловой, собранный.
— Скажите, как ваша дочь Мария завтра возвращаться будет?
Папа, казалось, Настиным вопросом был сбит с толку.
— Честно признаюсь, — сконфуженно ответил он, — даже думать забыл. Сейчас велю телефонистке с колхозом связаться, сторожа с лошадьми на утро просить.
— Опять на перекладных? — удивилась Настя. — Неужели опять предстоит девочке трёхдневное скитание?
— А что прикажете, рядовая Аверина, выбор какой? Утром обе машины заняты, а железную дорогу к нашей части не подвели.
— Машины освобождаются после доставки солдат к месту учений, — бодро рапортовала в ответ Настя. — Там и станция не так далеко. Но и отца девочки можно освободить на полдня. Он и довезёт ребёнка к поезду, к тому, самому прямому, и сдаст лично проводнику — чтобы без пересадки и из рук в руки.
— Отец девочки должен завтра со всей частью на учение, рядовая Аверина, — в папином голосе слышалась нотка недовольства.
Марии это было очень неприятно, вроде даже мороз по коже прошёл.
— Кроме товарища младшего сержанта, там ещё есть офицеры, есть кому за учениями наблюдать, — бойко парировала Настя.
— Вы понимаете серьёзность происходящего, рядовая Аверина? — папа явно нервничал. — Вы понимаете, что нам через неделю на фронт?
— Я понимаю серьёзность происходящего, — совсем по-другому, с грустным смешком в голосе отвечала рядовая, — но как мы хотим защитить страну, если не можем защитить собственных детей?
— Моей дочери ничего не угрожает, — настаивал на своём папа, — она в тылу.
— Фронт везде, где есть опасность, товарищ младший сержант, а семилетнего ребёнка она поджидает просто на каждом шагу.
Тут же, совсем по-другому, по-военному, чеканя каждое слово, Настя продолжила:
— Разрешите, попрошу за вас командование?
— Благодарю, рядовая Аверина, я уж как-нибудь сам.
Раздосадованный, он взял дочку за руку и повёл на ужин.
Наутро папа усадил Марию в офицерскую «эмку» и повёз к поезду, к тому самому, прямому, чтобы «без пересадки и из рук в руки».
* * *
Окончилась война. Папа вернулся. Они снова жили втроём в своём домике, где по-прежнему скрипели половицы — может, даже чуточку громче, а за окном в дождь шелестели ветви берёзы.
Прошли месяцы, пока Мария решилась спросить папу о том, что все эти годы не давало ей покоя. С тех пор, как рассталась она с Настей — подругой, сестрой, сказочной феей? — девочка не прекращала думать о ней. Где-то она сейчас?
Мария ждала, что папа сам расскажет, но он избегал любых разговоров, связанных с войной. Много раз Мария порывалась спросить, много раз вопрос почти срывался у неё с языка, но она придерживала его, не пускала, боялась. Очень боялась!
Как-то всё же решилась…
— Эх, дочка, — грустно вздохнул отец, — боялся я этого вопроса, больше всего боялся, не хотел тебе говорить, но ты сама спросила…
* * *
Это было пятнадцатое мирное лето в городе Т. Ранним августовским вечером на улице, где во время войны располагалось заводское общежитие, появились молодая женщина с девочкой лет четырёх-пяти. Они шли, держась за руки и тихо беседуя. Здание общежития не изменилось, разве только ещё больше обветшало.
— Вот, дочка, здесь жили мы с бабушкой все четыре года, — рассказывала старшая, заворачивая с малышкой во двор здания. — Четыре года я глядела из окошка на этот двор и всё ждала, ждала, когда увижу бабушку, идущую с работы…. Но что это, посмотри, тут во дворе деревья посадили! Клёны и берёзы. А раньше пусто было, только бельевые верёвки и будка сторожа! Какие чудесные деревья, да тут теперь настоящий парк!
Они постояли ещё немного во дворе, поднялись на крыльцо, заглянули в подъезд, прошлись между деревьями, поглаживая крепкие молодые стволы, потом вышли на улицу и пошли дальше навстречу закату. Разговор их был тих, шаг лёгок и неспешен, а вечернее солнце золотило русые локоны.